Регистрация нового пользователя

— Перси, какой приятный сюрприз! — молодой человек вздрогнул и неохотно натянул на лицо улыбку, как натягивают нелюбимый свитер, подаренный какой-нибудь престарелой родственницей.

— Гермиона, вот уж не ожидал тебя здесь увидеть. Ты одна? В твоём положении это может привести к нежелательным последствиям! Споткнешься еще… — парень нес ахинею и смотрел на мой живот, точно ждал, что он вот-вот, прямо на его глазах возьмет и сдуется, как лопнувший воздушный шарик!

— А я не одна, Перси, не переживай, споткнуться мне не дадут. Смотри, я кроме пера в руках и не держу ничего! — мой голос меня же и выдавал. Говорила я с издевкой, однако не нарочно, а просто не в силах сдержаться.

Уизли беспокойно завертел головой в поисках, как он наверняка предположил, Алексии или одного из Малфоев. Но гора папок, надежно скрывающая собой Беллатрикс, уже приблизилась и даже несильно стукнулась о мою спину, чуть пошатнувшись. Перси бы засмеялся, если бы гора чуть не сдвинулась в сторону, и из-за неё не выглянули два безумных черных глаза, способных испепелить особо мнительных и без помощи магии.

— Белла, — обратилась я ласково, — давай документы мне. Вот так, осторожно, а то выронишь…

Женщина вопросительно на меня уставилась.

— Ну, чего стоишь? Лови его, а то сбежит!

Лестрейндж понимающе хмыкнула, хищно осклабилась и вытащила палочку, а уже через секунду молодой человек оказался полностью подчиненным её воле. Маскирующими чарами она поменяла ему цвет шевелюры, и мы все спокойно прошли в комнату отдыха министра, любезно нам предоставленную. Там я сделала юноше предложение, от которого он мог бы и отказаться, не будь он настоящим Перси Игнациусом Уизли…

* * *

Как только мы перешагнули порог Малфой-менора, о нескольких благотворных часах отдыха до приёма у министра пришлось забыть. Меня чуть не сбила с ног Кисси.

— Хозяйка, в библиотеке собрание! Вас хотят видеть немедленно!

«В библиотеке? Не пойду!» — но, спохватилась, оглянувшись на часы. До полуночи оставалось еще часов семь, так что идти можно было смело.

Но насчет смелости спешить не стоило, хоть я и вошла не первой, а следом за Беллатрикс, ноги все равно подкосились. В самом центре зала расположили множество маленьких столиков, расставив их буквой «П», и за ними восседали почти все Пожиратели, которых я когда-либо видела или просто краем уха слышала об их существовании. Одеты они были нетривиально: колпаков, к счастью, не наблюдалось, но мантии удивляли. На них черным по черному были вышиты имена всех ближайших соратников Лорда, разглядеть которые мог только тренированный глаз, но и предназначались они не для чтения. Помните часы Уизли, следившие за перемещениями домочадцев? Так вот, мантии предназначались для боя. Как только кому-то грозила смертельная опасность, его имя загоралось на одежде у остальных и проникало в разум мага, не давая ему возможности отказать несчастному в помощи, если приказа об обратном не поступало, конечно. Одна из альтернатив метке, пригодившаяся нам в будущем.

На меня никто не уставился, и не только потому, что все привыкли. Большинство опасалось моего мужа, а он, муж, сидел не с края, как какой-то там помощник по общественным делам, а во главе. Вот она — подлинная, а не показная иерархия.

Люциус степенно подошел ко мне, так же провел меня к остальным, выдвинул стул неподалеку от себя и по соседству с Блейзом, не преминув проворчать на ухо:

— Никогда так надолго от меня не уходи. Даже с Беллой, поняла? Тебя могут похитить!

— Ладно-ладно…

Как я пережила короткий доклад Беллатрикс о моих планах и событиях в Норе — не знаю. Мне он показался удивительно долгим и мучительным, с меня будто живьем кожу содрали, обнажив всё самое сокровенное, все самое потаенное, такое, что я бы и родителям рассказать побоялась.

— Эй, ну чего ты? Тебе плохо, что ли? — Забини легким тычком в бок вернул меня в реальность, и я решилась поднять на него глаза. Он подмигнул! И пружина внутри меня выпрямилась, воздух начал вдыхаться с прежней легкостью, а сердце биться ровно, как ему и было положено.

Осмотрев зал, я увидела, что одна часть Пожирателей неодобрительно кивала, а другая часть так же неодобрительно перешептывалась. Старик Эйвери так вообще чуть не заглушал Беллу своим громогласным возмущением и, хоть его подводил негодный старческий слух, все равно было приятно. Отовсюду слышались обрывки фраз: «…ну и друзья», «…а я говорил, не продержатся они», «…предали, жалко её», «…дамблдорская шайка», «Люциус им покажет…», «…и детей не пощадили!» и им подобные.

Знаете, а с годами я действительно уясню еще лучше, что слизеринцы, преобладавшие в окружении Лорда, руководствовались девизом «С друзьями по-дружески, а с врагами по-вражески!» намного чаще, чем гриффиндорцы. У последних зачастую было не разобрать — кто есть кто. Я тому хороший пример, к сожалению. Другое дело, что это «по-вражески» воистину ужасно, но кто щадит врагов? Правильно — никто. И то, что я перестала входить в число заклятых недругов Лорда, наделило меня защитой не только семьи, но и десятка другого его верных сподвижников. Да и план мой по освобождению себя от пут прошлого заставил их если не уважать Гермиону Малфой, то относиться с гораздо большим почтением, чем прежде. Среди присутствующих в библиотеке дураков было немного, все живые люди, и я даже поймала несколько сочувствующих, пусть и довольных взглядов. Ну а Люциус так вообще руки потирал от удовольствия, стараясь не пропустить ни единого слова Лестрейндж.

Когда, наконец, моя часть истории была блистательно изложена до конца, слово взял супруг.

— Друзья мои, соратники, я пригласил вас сюда не для праздной беседы, а доложить о грозящей многим из нас опасности, исходящей от всем нам известного своим неказистым названием БПС. Вроде, такая же аббревиатура была у одной неудавшейся метлы в моём далеком детстве, она древком колотила своего владельца по лбу! — раздались одобрительные смешки, и Люциус театрально раскланялся в разные стороны.

— Мы все знаем о нескольких неудачных попытках прорвать нашу оборону. Жалких попытках! — некоторые зааплодировали. — В этот раз они превзошли сами себя, дорогие мои, держитесь, они хотят нас отравить! Ядом! Обычным ядом!

Раздался хрипящий смех Кэрроу:

— Недоумки! И зачем им палочки родители купили? Зря только потратились! — библиотека просто взорвалась от хохота.

Люциус поднял руку, ослепив меня на мгновение блеском своих колец, и все враз затихли.

— Но все же, как бы то ни было, сегодня у них есть возможность проникнуть туда, куда, казалось бы, враги проникнуть не могут… — он выразительно посмотрел на побледневшего Нотта-старшего и всем стало ясно, что банкет в честь двадцати пятилетия супружеской жизни министра мог бы окончиться совсем не празднично, если бы не информация от Люциуса Малфоя, настоящего знатока шпионских игр. Вот почему Андромеда не побоялась воспользоваться отслеживаемым камином, она опасалась, что Лорд после случившейся трагедии заподозрит её в недонесении. Муж хорошо её проинструктировал, или запугал. Второе более вероятно.

— И мы им позволим?! — Нотт-младший развел руками. — Разве не лучше пойти и истребить их прямо сейчас, а не сидеть здесь? — парень искренне недоумевал.

На протяжении всех лет в Хогвартсе я считала Теодора обычным умным мальчиком, которому не повезло с окружением и родителями, но ошиблась. Просто ошиблась. Вот так живешь и думаешь, что все видишь и понимаешь, а как покажет тебе кто-то правду, так и глаза закрыть хочется. На тот момент я уже не считала себя чем-то лучше его, совсем нет, но все равно не могла не удивляться…

— Кого именно, юноша? Или сами хотите Лорду объяснять причины своей неразборчивости в вопросах истребления? — Люциус недобро прищурился и Тео замолк, уставившись себе под ноги. — Нам нужны только виновные, именно они и будут преданы публичному, заметьте именно публичному, наказанию. Убивать на месте запрещено! Мы позволим им прийти, но вот уйти…

В помещение стремительно вошел Драко с листком бумаги в руках.

— Новые данные, отец.

— Читай!

Пройдя во главу стола к Люциусу, Драко уверенно заговорил:

— Замысел БПС не хаотичен, есть конкретные цели. Я называю фамилии, будьте внимательны! — все и так слушали внимательно, равно как и смотрели. Отец и сын, одетые во все черное, выглядели, словно одна большая скала, готовая противостоять всем напастям в мире. Гордая осанка, аристократичная плавность движений, ухоженные тела и лица, изысканные одежды из мягчайшего бархата, подчеркивающие стройность фигур, превосходство, сквозившее в каждом взгляде одинаковых серых глаз — как можно было быть невнимательными?

Пока я начинала догадываться, что моё замужество со всех позиций выглядит теперь удачным даже для меня самой, парень продолжил:

— Алекто и Амикус Кэрроу, Рудольфус и Белла Лестрейндж…

При упоминании имени Рудольфуса я закрутила головой и увидела его, с надвинутым на самые глаза капюшоном, тем самым убедившись, что уж совсем бесполезным мужчину не считают, раз и на прием он приглашен, и на это собрание.

Тем временем Драко продолжал:

— … Уолден Макнейр, Дункан Яксли, министр, Алексия и Михаэль Гойл, Август Руквуд, Драко и Люциус Малфой… — услышав собственную фамилию, я вздрогнула. Участники БПС точно знали, куда нужно целиться, чтобы пошатнуть Волдеморта.

— Друзья, штатные зельевары заранее обезопасят напитки, но все же захватите безоары! А сейчас всех, кто не имеет прямого отношения к охране, прошу удалиться! И да пребудет с нами Темный Лорд!

В ответ мужу раздалось дружное:

— Да пребудет! — оглушив силой целого хора голосов Кисси с подносом и моим стаканом лимонада на нем, который я попросила её принести минуту назад. Стакан благополучно разбился. Видно тогда был подходящий день для битья посуды по лунному календарю, и пока я неуклюже выбиралась из-за стола с целью не дать домовику расшибить себе голову окончательно, кто-то мне помог, отодвинув стул и поддержав меня за локоть. Я заметила только удаляющуюся широкую спину и капюшон…

— Что Рудольфусу от тебя нужно? — муж опоздал в своем проявлении заботы. Но хоть подошел! Забини по левую руку и здоровяк Руквуд по правую с головой ушли в план особняка Ноттов, не замечая ничего вокруг, в том числе и меня.

— Он стул отодвинул!

— Будь с ним осторожна, Гермиона, в его голове неправильные мысли зреют. Не наши мысли, понимаешь? — Люциус выглядел встревоженным, и я прониклась, но расспрашивать было некогда. Хотя несложно догадаться, что «не наши мысли» — это те мысли, которые еще год назад я бы приветствовала стоя.

Совещание перешло в практическую плоскость, а я пошла наверх, готовиться к приему, на который муж брать меня категорически не желал, но отказать, глядя в мои жалостливые глазки, так и не смог.

* * *

Вот уж не подумала бы, что буду так бояться за жизнь и здоровье лорда Люциуса Малфоя! Схватившись за его руку чуть выше локтя, я висела на ней уже примерно второй час, и если бы не достоинство истинного аристократа, супруг запросто отогнал бы меня тростью и сказал: «Брысь!». Пока же это у меня получалось отгонять свирепым взглядом даже тех официантов и домовиков, которые были сто раз перепроверены и засланы Кэрроу на прием специально, но страх остаться одной и никому не нужной не отпускал, наоборот, он въедался своими мерзкими щупальцами в самую глубь моего сознания.

— Гермиона, я ничего не пью! Иди, погуляй! — надежда от меня избавиться хоть на время и глотнуть воды Люциуса не покидала. Но я вцепилась в него с удвоенной силой, лишь только представив, как он подносит что-нибудь ко рту. — Ты красивая! — я непонимающе уставилась на супруга. Да, в открытом атласном платье небесного цвета, с белыми кружевами и игривым бантиком на кромке декольте, отодрать который у меня не вышло ни одним способом, выглядела я роскошно, но комплимент был с подвохом.

— И?.. — протянула я сердито.

— Иди, покажи всем, какая ты красивая!

— Люциус, я никуда не…

— Гермиона, малышка, — к нам подкралась миссис Забини, накрашенная до степени полной неузнаваемости и слегка навеселе, — позволь мне украсть твоего милого мужа на минутку!

Я наплевала на правила приличия.

— Не позволю!

На её лице, несмотря на толстый слой грима, проступила растерянность.

— Но его министр зовет, на минутку всего…

Люциус не выдержал, кивком отослал женщину обратно, а наклонившись ко мне, тихо сказал:

— В том конце зала, как раз там, куда ты упорно не хочешь идти и даже смотреть, в самом углу, стоит Гарри Поттер. Позирует, для фотографов. Туда же я сейчас пришлю Беллу. Если не её, то кого-то еще, так что можешь пойти и поговорить с ним, если хочешь. Минут пятнадцать, пока я не побеседую с министром.

Расцепила руки я не от большого желания встретиться с Гарри, а от пронзившей меня жалости. Да, тогда я его еще жалела. Представляла, каково ему играть роль обезьянки на поводке, возле которой все толпятся и показывают пальцем, и жалела. То, что Гарри частенько приглашают на подобные мероприятия в качестве занятного трофея, я знала, но мы еще никогда не пересекались, а вот теперь я шла к нему, по пути раскланиваясь с чиновниками и Пожирателями, и не знала, что же буду говорить…

В нескольких шагах от цели я остановилась и рассмотрела своего уже бывшего лучшего друга. Да, все тот же Гарри, только вот смотрит в пол. Прийти-то его заставили, но приодеться — ни за какие коврижки! Парень был одет в коричневую толстовку с капюшоном, серые джинсы и светлые кеды. Будто и не было никакого проигранного сражения, не было никаких бед, не было моего замужества, да ничего плохого не было! Но обо всем выше описанном напомнило резкое и болезненное шевеление внутри моего организма, и я еле слышно ойкнула. Гарри поднял на меня свои грустные зеленые глаза, по старой привычке поправил очки и поздоровался, несмело улыбнувшись.

— Здравствуй, Гермиона, давно не виделись. Уизли говорили, что ты приходила, но что-то там не заладилось… — на последних словах он слегка отвел взгляд.

— Не заладилось, — я вздохнула. — Ну да ладно, Гарри, давай о другом!

— Герми, если ты хочешь говорить о чем-то веселом или о погоде, то это не ко мне. Теперь не ко мне. Расскажи лучше, как живешь, что ли…

Я замялась и принялась расправлять платье. Странная и ненужная встреча, ведь рассказать по-настоящему, как я живу, невозможно. И зачем ему еще и этот камень на шею — моя жизнь? По легкой полуулыбке и тщательно скрываемому торжествующему блеску в глазах, легко мной узнаваемому, я понимала, что Поттер знает и о задуманном на сегодня, и еще не потерял надежды на то, что я открою ворота, не зря мы с Беллой днем секретные штампы проставляли, да и вообще… Я любила того, прежнего Гарри — открытого, честного и доброго. Этот был отголоском моего прошлого, а не другом. Он мне не нравился, просто не нравился…

К нам никто не осмеливался приближаться, и парня это задело.

— Они что, боятся тебя? Пока ты не подошла, тут толпа кружила!

— Эээ… ну я беременная, может, не хотят… — люди просто старались вести себя сдержанно, по разным причинам, а многие из них были еще и в курсе происходящего, потому опасались выдать себя взглядами и жестами.

— Я вижу, Гермиона, что ты беременная…

— У меня двойня! — я хваталась за любую тему разговора, пусть и такую ненадежную.

Гарри повернулся и пристально изучил меня с головы до ног, но того, что хотел сказать, явно не сказал.

— Это хорошо, я так думаю, когда в семье много детей. Или вообще, когда она есть.

— Кто есть?

— Семья.

Провалиться сквозь пол или остаться стоять? А может, стоит завопить: «Белла, где же ты, разве не видишь, с кем я тут стою! Забери меня отсюда!» Но, откуда ни возьмись, меня переполнила решимость и злость, настоящая крепкая злость, и оставалось только надеяться, что я её надежно скрыла.

— Гарри, я нормально живу, и Малфои нормальные, когда с ними не воюешь, а живешь! Хватит на меня так смотреть, словно я тебе судьбу сломала. Я ничего не ломала! Прекрати, кому говорю! — и кулаком ударила по подоконнику позади нас.

Парень опешил от такого напора и посмотрел на меня по-новому.

— Да ладно, Герми, это же я, чего ты так… — на мгновение показалось, что где-то в уголке глаза у него появилась и моментально исчезла маленькая слезинка.

— Где ты сейчас живешь, Гарри?

— На Гриммо, где ж еще? Пока не отобрали, я там… — он сел на подоконник и тоскливо посмотрел в окно, на яркий закат, как будто написанный щедрыми и сочными мазками талантливого художника.

И я поступила так же необдуманно, как и Драко, не поднявший руку на Невилла, пока была такая возможность.

— У моих детей будет отец, — Гарри посмотрел на меня пораженно и слегка пренебрежительно, а я молилась. За него. Я знала всего одну молитву и ту не полностью, но произносила про себя слова и чуть не плакала.

«Ну пожалей меня, ну скажи, скажи! А не можешь сказать, намекни. Ты же смотришь на меня и знаешь, что не будет у моих сыновей отца, не будет! И у тебя его не было. Разве это легко? Как же ты можешь так со мной? Я знаю, что так можно и нужно с Люциусом. Но ведь это я! Ты же думаешь еще, что я не предам, что все будет хорошо, так спаси хотя бы одного — отца моих детей, пожалуйста… Как ты будешь смотреть им в глаза, когда они вырастут, как расскажешь о прошлом? Я всё сделаю, я даже Уизли вытащу из ямы, мной выкопанной! Не молчи, не молчи, не молчи…» — но Гарри смотрел и молчал, а слова моей молитвы за его душу так никто и не услышал.

Собрав всю свою волю в кулак, я улыбнулась, сжала на прощание его холодную ладонь и пошла прочь, краем глаза заметив, что за мной следом идет Белла. Выходит, рядом была, но не вмешивалась. Причин, сподвигнувших её скрывать своё присутствие от Гарри, лишив себя тем самым моря удовольствия от его мучений, я не знала, но даже если бы она и не была Беллатрикс Лестрейндж, то все равно благодарностей не дождалась. Встреча оказалось бесполезной, и разбила во мне самые ничтожные остатки иллюзий…

Не успела я дойти до Люциуса, как вокруг раздались крики, видимо и яд, и те, кто его доставил, были обнаружены. Я успела всего несколько раз вдохнуть, а все уже было кончено. Парочка связанных юнцов лежала у ног министра, одному из них муж давил туфлей на запястье, словно окурок от сигареты тушил, и я явственно слышала хруст костей. Поверженные были настолько юными, что я поняла, гнев мужа объяснялся еще и тем, что подростки — обычное мясо на убой.

— Г-е-р-м-и-о-н-а… — то был почти неслышный шепот, показавшийся мне настолько безумным, что я поспешила найти взглядом Беллу, а когда нашла, удивилась еще больше, ведь женщина уже отошла от меня на приличное расстояние.

— Г-е-р-м-и-о-н-а… — такой перелив звуков мог раздаваться только сверху, из-под свода, и я подняла голову.

Не так далеко от меня, но на возвышении, окруженном белыми мраморными колоннами, стоял он, Майкл Корнер, и смотрел прямо на меня. Никогда не понимала, отчего за ним в школе девчонки вились стайками? Маленькие глазки, толстый нос, разве что тело крепкое, но все какое-то одутловатое и неприятное. Какими точно качествами он обладал, мне неизвестно, но животное чутье и хитрость — это его. Парень смотрел вопросительно, и я потерпела полное фиаско. Ну не могла я улыбаться, глядя на него, и катись вся конспирация! Эта глупая затея с ядом, все эти мальчишки, которых не сегодня-завтра привселюдно заавадят, всё из-за меня! Майкл вынюхивал — стоит ли рисковать завтра в полночь, нащупывал бреши в своем плане, хотел быть на шаг впереди, а трупы так — вечный попутчик войны…

Свою ненависть скрыть я не смогла, да и не сильно старалась. Корнер глумливо погрозил мне пальцем, покачал головой и, довольно ухмыляясь каким-то своим мыслям, стал пятиться.

Мне ничего не оставалось, как запоздало закричать:

— Держи его! Наверху! — посыпались боевые заклятия, маги засуетились, кто-то завопил о деактивированном антиаппарационном барьере, а в это время Майкл просто исчез.

Последним, кого я видела, был Гарри. Я не буду его описывать, поскольку все последующие годы изо всех сил старалась его таким не помнить, но поверьте — нет врага более жестокого, чем прежний друг!

Мир вокруг померк, и я потеряла сознание, не в силах вынести больше ни минуты этого самого тяжелого дня в моей новой жизни…

Но то потом, все потом. Сейчас же под моими ногами шуршал мелкий гравий, теплый ветер приносил издалека редкие капли дождя, а над головой ярко сияли тысячи и тысячи звезд. Я шла к воротам. После произошедшего у Ноттов у меня будто камень с души упал, и не только потому, что отпала нужда скрывать свой выбор, а от радости, что никто не придет в Малфой-менор, никого не убьют, и я еще немного, еще самую капельку времени побуду как бы в стороне, понаблюдаю за всем издалека…

Белла заняла позицию, чуждую любому здравомыслящему магу — она стояла напротив самого входа, желая встретиться с неприятелем первой и лицом к лицу. Остальные подобного рвения не выявляли, отчасти потому, что после злополучного приёма просто не верили в подобное безрассудство участников БПС, хотя вслух, естественно, подобной веры в интеллектуальные способности противника не высказывали. И вправду, назвал бы кто Люциуса умным, если бы он сказал: «Ну не идиоты же они!».

Вот и расположились Пожиратели вдоль изгороди безо всякой стратегии и тактики, словно грибы после дождика. На всех были надеты маски, зловеще поблескивающие в лунном свете, но важности момента не чувствовалось. Эйвери материализовал себе маленький круглый столик с бокалом вина. Руквуд на пару с Макнейром горячо шептались о конечном пункте назначения перенастраиваемого ими портала, видимо, спорили, где будут отмечать несостоявшееся нападение. Драко сидел на бортике фонтана и с усердием, достойным лучшего применения, ловил за хвост водного ящера. Усталый Теодор подпирал собой изгородь и почти спал, прикрыв глаза.

На фоне спокойных людей Забини выглядел настоящим холериком. Парень с бешеной скоростью бегал от одного скопления магов к другому, и по его отчаянной жестикуляции я сообразила, что Блейз безуспешно пытается им что-то втолковать, а расслышав имя «Майкл», моментально поняла, о чем так яростно шипит каждому встречному заместитель начальника Отдела Обеспечения Магического Правопорядка.

Яксли, прикорнувший на скамейке недалеко от фонтана, открывал поочередно то один, то другой глаз, как только его подчиненный проносился мимо и лениво махал палочкой, не оставляя надежды попасть в него Умиротворяющим заклятием. А не попадая, по-отечески тяжко вздыхал, закрывал глаз и ждал следующего удобного случая. Само собой, Дункан привел три обученных отряда по дюжине солдат в каждом, он мог быть не очень умным начальником, но уж точно не беспечным.

«Лорда на вас нет…» — думала я, не вдохновившись открывшимся передо мной видом.

— Белла?

— Что тебе? — я подошла к женщине вплотную и немного поежилась от ее стеклянного, будто неживого взгляда.

— Долго еще?

— Минут десять, ворота под запечатыванием, оттуда ничего не видно и не слышно, открываешь и тут же уходишь в дом, поняла? Я сделаю купол. Если к ним притронешься не ты, они могут что-то заподозрить.

— Ясно, Люциус уже говорил! — Беллатрикс хмыкнула и пожала плечом, демонстрируя свое пренебрежительное отношение к любым указаниям мне от кого-нибудь, кроме неё.

Минуты тянулись медленно. Я переминалась с ноги на ногу и изо всех сил старалась быть серьезной и сосредоточенной, втихую радуясь, что вероятность боя ничтожно мала.

— Они придут, Гермиона, будь готова… — Забини подошел неслышно, так же тихо и говорил.

— Это глупо!

— Напротив, это очень умно! — да, умно. И ты, Блейз, очень умный и проницательный человек, но что бы изменилось, не будь ты таким? Да ничего, увы.

Еще дюйм, и еще дюйм, и вот уже мои дрожащие пальцы дотронулись до кованых прутьев ворот, а точнее, до чугунного цветка лилии и замок щелкнул. Несколько секунд я вслушивалась в тишину, разбираясь, то ли сердце мое так ухнуло, то ли действительно механизм? На изгородь сел ворон и громко каркнул. Я машинально махнула в его сторону палочкой, с которой не могла расстаться, и птица камнем свалилась вниз. От напряжения всплеск моей бушующей магии вышел таким сильным, что не оставил несчастному существу и шанса на жизнь. Ища поддержки, я обернулась на пустую лужайку, Люциус на мгновение снял с себя скрывающие чары, приподнял маску и кивнул мне.

Белла никаких чар не применяла, но поддержки от неё ожидать не стоило, она превратилась в один сплошной натянутый нерв, и мне даже показалось, что вдыхала не так часто, как того требовал организм — подсознательно экономила в себе силы и энергию. Я почувствовала на себе её защитный щит, повернулась и медленно пошла обратно, к спасительному и уютному свету камина в гостиной. Капли дождя становились все увесистее и неприятно били по лицу. Хотелось к теплу, подальше от этого театра абсурда, хотелось отругать за что-то Люциуса, а потом сесть со всеми на диван и пить горячий чай с молоком, согревая тело и душу. Такие простые, но такие несбыточные желания…

Они пришли. Позади меня раздался шорох влажной травы, и я оглянулась на распахнутые ворота. Людей была тьма. Но кто были эти люди, я смогла рассмотреть только тогда, когда скрылась туча, вновь явив миру яркую полную луну.

«Здравствуй, страх, приветствую тебя, вина, и прощай, спокойный сон, на веки вечные…» — возвестил мой безошибочный внутренний голос.

То были дети, подростки и торговцы, изгнанные и разоренные Лордом. На некоторых даже виднелись малиновые мантии Паплироя — не успели снять, видно остались в Хогвартсе на дополнительные занятия по Темному Искусству, проводившиеся летом. Большинство людей мне были знакомы, я видела их в разных уголках Британии: от магического Лондона до палаты Долгопупсов в Святом Мунго, а у меня хорошая память на лица, к сожалению…

— Гермиона, это ты? — я стояла в тени, и говорящий мог видеть только светлое пятно моего платья.

Симус Финниган вел всю эту ораву на смерть и не подозревал об этом. И хорошо, что не подозревал, иначе бы проклял себя сам, или скончался от разрыва сердца, а так, хотя бы в бою, пусть и неравном. Как истинный ирландец, парень всегда влезал первым в любые разборки, но первым нападая, он и защищал первым любого, кто просил его о помощи. Красивый, голубоглазый, решительный, смелый, обреченный Корнером на бесполезную смерть — это о нем. Смотря на Симуса, я глотала слезы и прощалась, неосознанно запоминая все детали его внешности: и милую лопоухость, и ямочку на волевом подбородке, и открытый, еще детский взгляд студента-хорошиста, готового выполнить все и поверить во все, грудью прикрыв других. Чем же он так Майклу насолил? Неужели обычная зависть? Или холодный расчет? По ком будут убиваться толпы девчонок, о ком сложат посмертные баллады, кого удобней всего нести в массы как символ чего бы то ни было? Лорд выбрал меня, а Корнер — Финнигана.

Я не произнесла ни звука и еще глубже ушла в тень, все еще не в силах развернуться и бежать.

— Тут не только она, молодой человек, не хотите со мной поздороваться? Нет? Фу, плохое у вас воспитание, очень плохое! — в свет вышла Беллатрикс, радостно хихикнула, сделала какой-то безумный реверанс и вытянула пред собой палочку.

Бой начался. Не знаю, каким образом, но в тот же момент Симус нащупал во тьме мои глаза, и я пошатнулась. Парень не злился, он только укоризненно качнул головой и на мгновение прикрыл веки, словно говоря: «Да, я всё понимаю, но как же мне тебя жаль …». Не знаю, откуда в простом парне такое понимание моей жизни, мы ведь и не дружили никогда, но черт возьми, я еще долгие годы буду убеждать себя, что не было того неожиданно мудрого взгляда, просто не было…

«Может, перед смертью и я буду все знать, все чувствовать?» — мыслить дольше на эту тему стало опасно. Я побежала назад, в дом, не оглядываясь и еле сдерживая наколдованный Беллой щит, спасающий меня от множества боевых заклятий, закрыв уши и горько плача…

Ворвавшись в защищенный замок, я отняла руки от ушей и заставила себя слушать. Крики доносились жуткие, и почти все — предсмертные. Их не спутать ни с какими другими, они проникают внутрь и рвут тебя на части. Когда в первый раз слышишь такой крик, думаешь, что кричит животное, настолько он первобытен, но все же умом понимаешь, что умирает именно человек, а спустя время приходит осознание того, что значит смерть, как она могуча и беспощадна. Беспощадной была и моя судьба, поэтому я твердо решила не скрываться и не щадить себя, словно не имела к происходящему отношения, и пусть дети слышат, что сделала их мама. Им, если повезет, жить в этом мире, у них тоже будут трудности с выбором. Я поднялась в спальню и открыла тяжелые изумрудные портьеры в бежевую полоску — любимая расцветка мужа.

За окном не боролись, там истребляли. Теодор, наконец, дождался своего звездного часа и с непринужденной легкостью разбрасывался зелеными лучами во все стороны. Люди падали, как подкошенные. У пришедших не было тактики, не было опыта, не было сил, да от них этого и не требовалось. Требовалось лишь погибнуть, а с этим заданием Корнера они справлялись на ура. Многих, как я успела заметить, самых юных, просто обездвиживали, в надежде представить для отчетности и допроса хоть с десяток выживших пленных, но таких предусмотрительных Пожирателей было немного, да и поверженные не понимали, что им жизнь сохраняют. Они, защищенные каким-то заклятием, вставали и кидались на врагов снова и снова, словно безмозглые мотыльки, которые обжигаясь, всенепременно возвращаются к опасному огню.

Майкл отлично промыл им мозги, наговорил кучу неправды, и не рассказал о моем предательстве, или разубедил, ведь его свидетелем был еще и Гарри. Хитрый, изворотливый и беспощадный. Он внушил несчастным мысль, что бой самый последний и самый важный, что, проникнув в подземелья, они смогут свершить подвиг. Смех, да и только. Пожиратели и солдаты Яксли махали палочками, словно поголовье скота пересчитывали, уверенные в себе и скрытые непробиваемыми щитами. Любо-дорого глянуть на такие отточенные умения, если не знать, для чего они оттачивались, и не видеть кровавого беспредела, развернувшегося той ночью.

Думаю, на фоне темного окна меня можно было принять за призрак дамы в белом. Я взирала на происходящее со второго этажа, не двигаясь, ведь внутри меня царил арктический холод. Стойко выдерживая скользящие по мне удивленные взгляды корнеровцев, я не прятала глаза — у меня не было такого права.

Симуса убил Люциус. Вначале он ударил его в грудь парализующим заклятием, но парень лишь упал на четвереньки, а спустя мгновение даже смог подогнуть одну ногу, не желая погибать от руки Пожирателя, стоя перед ним на коленях, и поднял окровавленную палочку. Авада последовала быстро, но за мгновение до смерти, в отчаянной попытке спасти хоть одну невинную жизнь Финниган собрал свет в своей душе и вызвал патронус — серую костлявую старуху с красными от слез глазами, больше напоминающую дымку тумана, а не человеческий облик. Парень звал на помощь тех, кто дал им погибнуть, и я рада, что он не узнал — помощи ждать было неоткуда. Последним, что принадлежало Симусу в этом мире при жизни, стал протяжный горестный вой ведьмы-баньши…

Всё было кончено. Пожиратели сняли маски, хлопали друг друга по плечу, весело перекрикивались, хвастались своими успехами и искренне наслаждались моментом. Да-да, именно искренне. В тех лицах не было ни капли притворства. Не каждый мог носить метку Темного Лорда, то не просто изображение, способное передавать эмоции и призывать слуг к своему повелителю, и не каждый, как я выяснила, мог быть её достоин. Только приняв саму смерть как данность своей жизни, маг приобретал способность принять и метку. Глядя на довольное лицо мужа, в которое я посмотрела уже после того, как убедилась, что остальные части тела у него целы, я ощутила — он точно достоин своего клейма. Что же такого супруг совершил, будучи еще учеником Хогвартса, чтобы быть отмеченным Лордом, лучше не думать, ни секунды не думать.

Убив стольких людей, а выживших не было вообще, Майкл Корнер, как ни парадоксально, достиг своей цели, но перехитрил сам себя. Описание случившегося каким-то чудом попадет в газеты и так ловко взращенное Лордом перемирие разрушится с легкостью карточного домика. Заголовки будут пестреть названиями: «Наглая ложь Темного Лорда!», «Истребление неугодных!», «Берегись, ты следующий!», «Плати не плати, а смерть придет!» и тому подобными. Ирландия и Шотландия первыми откажутся от Временного Налога, взимаемого Британией не с каждого мага в отдельности, а со всего бюджета в целом, что немного пошатнет финансовую состоятельность Волдеморта. Временно и ненадолго, но всё же доставит неудобства. К тому же БПС пополнится целой армией праведно возмущенных волшебников, еще не так давно и не помышлявших о войне, Симус станет героем, а на семьи приближенных к Лорду возобновятся нападения.

Но стоила ли игра свеч? Кому взбрела в голову дурацкая мысль о том, что Том Марволо Риддл не опасен или слишком занят, чтобы реагировать на такое непочтительное отношение к своей особе? Кто спутал чистое зло с неугодным политиком? Лорд никого из своих не накажет, логично рассудив, что результативнее будет наказать других, и первым делом отправится в Шотландию, в местное представительство Министерства. Там он медленно пройдет по красной ковровой дорожке к лебезящему и уже давно пожалевшему о своем решении главе правительства, но оставит за собой не уважительный шепот чиновников, а быстро разлагающиеся тела, запах тлена от которых не выветрится и через года. Было правительство, и нет его! В назидание другим таким же смелым и глупым. Драко заново подпишет акт о налогообложении и отбудет вместе со своим повелителем в Ирландию, где произойдет нечто подобное.

Сила магии Волдеморта поражает воображение и не поддается анализу, что ты не думай о нем, он все равно удивит. Следом за тем Лорд возобновит карательные рейды, и плакать навзрыд, хороня своих детей, будет уже вся Британия. Редактора газет, пребывавшие во время публикации статей под Империо, поплатятся головами за неосмотрительность, заподозренные в неуплате пополнят собой и так переполненный Азкабан, близкие друзья погибших у Малфой-менора будут допрошены, а большая часть из них уничтожена в качестве профилактики неумных решений.

Но всего через полгода в Англии снова воцарится пошатнувшийся мир, ведь жизнь — как сорняк — пробьется сквозь любые преграды. Возобновится турнир на Кубок Мира по Квиддичу, а позиции пропавших игроков займут живые и полные сил. Многие предприятия обретут новых, лояльных Риддлу владельцев, найдутся и желающие занять вакансии в печатных изданиях. Люди отряхнутся от пережитого и расправят плечи. Пожиратели сведут на нет свою карательную деятельность. Кровь, пропитавшую собой землю, смоют осенние дожди, а вмятины на земле от особо весомых заклятий припорошит снегом. И только сотни надгробных камней на двух погостах, специально отведенных для жертв волнений девяносто девятого года, будут напоминать о последствиях кровавой битвы у Малфой-менора, вошедшей не в учебники по истории, но в память народа, как Зеленая битва, названная так в честь Авады Кедавры, убившей собой почти всех.

Но кому напоминать? Лишь редким родственникам погибших, осмелившимся прийти почтить память тех, кого чтить считается дурным тоном и по сей день. Я была на одном из таких кладбищ прошлой осенью, с Алексией и её дочкой, трогательно прижимавшей к груди букет желтых хризантем, сорванных с клумбы перед замком. Мы искали могилу Симуса и не сразу, но нашли — полуразрушенную, заросшую полынью и забытую. Мертвый герой — удобный герой, ведь он не потребует платы за использование собственного имени, ни к чему ему она уже, совсем ни к чему…

Майкл уйдет в глубокое подполье, его начнут бояться и враги, и друзья. Но тот, кого все боятся, боится больше других и он не раз это докажет, демонстрируя свою параноидальную жестокость и подозрительность, которой бы позавидовал сам Лорд, если бы вдруг решился опуститься до уровня низменных инстинктов Корнера. В декабре, под занавес сотрясающих магическую Англию конфликтов, исчезнет Гарри. Он присоединится к Майклу и Невиллу, не показываясь в публичных местах около пяти лет, сделав выбор в пользу тайной, невидимой, но оттого не менее беспощадной борьбы. Я его, увы, еще увижу, но ситуации это не изменит.

Занесло меня что-то, опять я легко шагнула сквозь года, ведь сейчас они проходят перед моими глазами, как картинки, которые кто-то, будучи ребенком, забросил на пыльный чердак, а найдя их спустя десятилетия на том же месте, не может налюбоваться на выцветшие изображения и не верит, что они все еще принадлежат ему…

После той самой Зеленой битвы Малфой-менор до утра сотрясался от грома голосов, звона бокалов и хохота победителей. Все ванные оккупировали мужчины, желающие смыть с себя кровь, и я гоняла домовиков в прачечную за все новыми и новыми стопками полотенец. Указывала, что именно подать к столу и какие вина стоит откупорить, а какие лучше приберечь для себя, старалась укрыться от хмельного Люциуса, норовившего меня обнять покрепче в присутствии понимающе улюлюкающих соратников, да и вообще, занималась сугубо хозяйственными делами.

Немного пришла в себя я только тогда, когда Драко отвесил мне пощечину, не сильную, а, можно сказать, профилактическую. Я заловила парня у поворота в подземелья и принялась платком стирать с его бледного лица бурые пятна, приговаривая:

— Да что же это, да что же такое, въелись, что ли… Ты почему не умываешься? Почему?! А волосы? Они грязные! — несколько минут он терпел и отводил взгляд, а потом ударил, побоявшись применять ко мне магию.

— Извини, тебе лучше станет, правда…

Стало не то что бы лучше, просто я вернулась в реальность и продолжила заниматься тем же, но уже с ясным умом, к сожалению.

Еще через два часа меня вырвал из цепких объятий отца сам Драко, отвел в холл и сказал:

— Гермиона, там запрос из камина, скоро Северус прибудет. Ты проводи его в подземелья, ладно?

— Зачем? — я только с рук в руки сдала Аманде Руквуд её в стельку пьяного мужа, получив от женщины сотню благодарностей, и уговаривала своего, не менее пьяного и потому отвратительно нежного, отправиться в постель.

— Он свои трупы заберет, они в первой комнате слева у входа.

— Не хочу, — меня замутило от одной мысли о таком.

Парень скривился, откинул назад уже вымытые платиновые волосы, ниспадающие на глаза, и хотел что-то ответить, но не смог, сорвался и просто закричал, махая сжатыми кулаками у меня перед носом:

— А больше некому, Гермиона! Некому! Неужели не ясно?! Кисси тебе не помощник, ей тот зал не открыть, так что вперед, иди и смотри, во все глаза смотри. Раз дом твой, то и трупы в подвале имеют непосредственное к тебе отношение, — указательным пальцем он ткнул меня в грудь, наглядно демонстрируя, к кому именно они имеют отношение. — Мы обеспечили их наличие, теперь вот твоя очередь, распоряжайся! — его злой и уставший взгляд опустился на мой живот и уже притихшим, чуть севшим от крика голосом, Драко добавил: — А рожать еще не скоро, справишься.

— Но почему не ты?! — крикнула я вдогонку.

— Не хочу!

В моей руке лежал тяжелый ржавый ключ, таким действительно, только смерть в темнице закрывать. Драко говорил жестко, но справедливо, и я, широко известный в узких кругах борец за справедливость, пусть и бывший, не нашлась, что ему возразить.

Северуса я встретила молча, сложив руки в замок на животе, так же холодно и еле заметно кивнула в ответ на его кивок, стойко выдержала на себе изучающий взгляд черных глаз и повела гостя вниз. Профессор шел за мной быстро и деловито, прекрасно зная путь, он не нуждался в проводнике, но нежеланных гостей следует сопровождать всюду, как гласят «Правила дворянского этикета». Четыреста восемьдесят семь шагов туда, и, как я надеялась, столько же безмолвных шагов обратно.

Звук поворачиваемого в замке ключа, скрип несмазанных петель, сладковатый запах крови, перебивший вонь плесени, и вот я уже вижу эту гору тел, еще несколько часов назад мыслившую и желавшую жить, но кладу ладонь на живот и слышу, как один из малышей несколько раз бьет меня изнутри пяткой. В ту самую секунду я перестаю жалеть убитых. Всех сразу и каждого по отдельности. На нас напали, нас хотели убить, нас хотели изжить с этого света, так с чего же мне дрожать?! Может, стоит побыстрее отправиться к людям, сумевшим дать достойный отпор? Подарившим мне с детьми еще одну хрупкую надежду на выживание? Поднять бокал сухого вина и заорать во всю глотку: «Да пребудет с нами Темный Лорд!». Кому, как не ему и его сподвижникам я обязана тем, что стою здесь живая и смотрю на мертвых? Да никому! Разве что Северусу, предупредившему меня о последствиях, сделай я неверный выбор. Но сейчас между нами уже не стена, а огненная пропасть.

Какие слова я могу сказать учителю, пришедшему за своими учениками, которые уже никогда не займут своих мест у котлов и в очередной раз не поразят своим скудоумием лучшего зельевара Британии? Каким бы бесстрастным профессор не был по жизни, уверена, тогда ему хотелось меня убить, наплевав на все обстоятельства и абсурдность такого желания. На его скулах играли желваки, а сузившиеся глаза смотрели поверх крючковатого носа отнюдь не понимающе.

— Вы можете смотреть на меня как угодно, профессор, с некоторых пор мне все равно, — я равнодушно пожала плечами.

— С некоторых пор и мне все равно, как на вас смотреть, миссис Малфой. Лучше проявите свойственную вашей благородной фамилии любезность, и не стойте над душой, если нет желания помогать рыться… здесь! — «миссис» резало слух.

Я отошла в сторону.

— Да пожалуйста!

Снейп левитировал накрытых саваном подростков до барьера. Там его ждала Макгонагалл, чуть не вцепившаяся мне в волосы, если бы не вовремя схватившийся за подол её платья профессор Флитвик, головы не повернувший в мою сторону.

— Паршивая девчонка, как ты могла с нами так… — шипела Минерва на кошачий манер.

Эти люди не застали тех часов моего ужаса и помешательства, и хорошо, ведь знай они, что я тогда чувствовала, все равно не поверили бы. Так к чему унижаться? Гермиона Малфой стояла у выхода в своё прошлое, куда стремились поскорее шагнуть ранее любимые или же просто уважаемые ею люди, сложив руки на груди и нагло ухмыляясь. В первый раз в своей жизни, но не последний. Я высмеивала его, прошлое, вполне довольная своим настоящим.

— Гермиона, я все же признаю, что знаю, кто повинен в случившемся, — низким и хриплым от ярости голосом произнес профессор, — но, Мерлин всемогущий, сотрите с лица это хищное подобие улыбки, а то я приложу все усилия, чтобы она осталась на нем навечно…

— Они проиграли, — махнула я в сторону парящего савана, — а мы выиграли! И вы, профессор, проиграли вместе с ними, раз допустили такое. Причем не единожды. И что же вы теперь можете? Ну что?!

Северус находился в далеко не выигрышной позиции. Почти крадущийся, выпросивший у собственного крестника возможность забрать мертвых детей, чтобы предъявить их останки родителям, которым вскоре будет вынужден смотреть в глаза! Но, несмотря ни на что, темная высокая фигура, освещаемая лишь серостью зарождавшегося рассвета, являла собой духовную силу и опыт, и, что бы ни случилось, что бы ни было сделано или сказано, я до сих пор робею, словно школьница, заметив его слегка сутулый силуэт и черные, как вороново крыло волосы, не поседевшие ни на йоту и через десяток лет.

Профессор вскинул бровь и сделал порывистый шаг в мою сторону.

— Не стоит быть такой уверенной, судьба может быть жестокой, как вы на удивление верно подметили, не единожды…

Ответом ему был мой заливистый, с ноткой безумия, но все же радостный смех. Издаваемые мной странные звуки услышали в доме, и на крыльцо выскочили встревоженные Драко и Рудольфус, наблюдавшие за происходящим со стороны. Последний рванул ко мне, но Малфой его удержал, оценив мощь такого жуткого веселья и, тем самым, подарил возможность вдоволь им насладиться.

Меня не пронзила карающая молния небес, мертвецы не ожили и не надавали мне тумаков за неподобающее моменту поведение, и я все хохотала, поддерживая рукой сотрясавшийся живот, ощущала себя неподдельно счастливой, но, что важнее, — по-настоящему живой…

* * *

Слышали когда-нибудь шорох крыльев большой стаи летучих мышей? Если услышите, то уже не забудете. Такой шорох будто царапает своими когтями вашу плоть и сигнализирует о жуткой опасности, избежать которую почти невозможно, потому как шелест тихий-тихий, словно это листья убаюкивает разыгравшийся ветер, и раз вы его уже различаете, то беда уже у дверей.

Я собрала в себе всю гложущую меня боль, весь страх, всю любовь к детям и смогла аппарировать в Оттери-Сент-Кэчпоул вместе со всеми. Шеренга магов в черном продвигалась к Норе быстро, шаг в шаг, плечо к плечу, не с миром мы пришли, а с войной. Как когда-то Драко шел во главе Пожирателей через весь Хогвартс, так сейчас их вел мой муж, только теперь к ним присоединилась еще одна решительная фигура — моя. Конечно, на дворе уже давно царила ночь, не предназначены для солнечного света такие деяния, но он, свет, был мне без надобности. И без него я чувствовала, что меня видят, направляют, берегут. Это и Люциус, поминутно оглядывающийся себе через плечо, якобы оценить собранность Пожирателей, и Белла, неукоснительно, словно собачонка, следовавшая указаниям своего хозяина, и потому готовая пылинки с меня смахивать, и Драко, вздрогнувший за моей спиной два раза, а ровно столько раз я перецепилась о какие-то коряги, коих у Норы было немеряно.

Да даже увалень Руквуд иногда заискивающе заглядывал мне в глаза! Мужчина получил от супруги нехилый нагоняй за то, что прибегнул к помощи хозяйки Малфой-менора, будучи не в состоянии покинуть замок самостоятельно в связи с принятием на грудь ну очень большого количества алкоголя, и теперь гадал, сержусь я или не сержусь? Высказал ли он свое мнение о вопросах чистоты крови, пока висел на моем хрупком теле, или ему посчастливилось промолчать?

Мрачную немую торжественность такого шествия, деликатно нарушаемую лишь рассекаемыми воздух мантиями и отблесками серебряных масок, совсем не деликатно нарушал Перси Уизли! Его поставили в шеренгу крайним, и туда же, к нему, я попросила Беллу приставить и Теодора. Почему Беллу? Просто её все всегда слушаются, если могут мыслить здраво, конечно.

Но как бы я не недолюбливала Нотта, уже через минуту сама умудрилась его пожалеть и раскаяться в своей маленькой мести. Перси, по моему распоряжению, был отутюжен, одет с иголочки в новую министерскую форму с нашивкой «Младший помощник министра», и потому почти неприкосновенен. Его нужно было предъявить пред ясны очи всего семейства в наилучшем виде, и парень этим вовсю пользовался. Он сожалел о своем решении, он плакал, он скулил, и не просто цеплялся за встречные коряги, а хватался за них обеими руками! Тео его вначале аккуратно оттягивал и тащил самостоятельно, потом левитировал, потом шептал на ухо явно не вежливые просьбы, в один прекрасный момент додумался лишить работоспособности его речевой аппарат!

Но, вконец измотанный, попросту схватил его за лацканы модного приталенного пиджака в крупную клетку и принялся трясти, за что незамедлительно получил от меня увесистым булыжником по спине, сказал:

— Ай, зараза! — и успокоился.

Нашего приближения не заметили, сегодня здесь над защитой и антиаппарационным барьером поработали невыразимцы, заодно лишив жителей Норы и возможности колдовать. Запрет на магию вступил в силу с минуту назад, и я ликовала, не задумываясь ни о чем, а просто отдавая себя во власть чего-то неясного, что впоследствии обретет для меня имя — власть. Безграничная власть над людьми…

Само собой, никто не спрашивал разрешения войти и никто не стучал. Все дома и люди в них считались новой властью своей вотчиной, и, сколько я себя помню, ни одного представителя администрации не осудили за незаконное проникновение, какая бы политика впоследствии не пропагандировалась. Лорд правил и правит твердой рукой, но вседозволенность — отличительная черта его приближенных.

Джинни готовилась ко сну, поскольку держала в руках блюдце с парой красных яблок и стакан молока — перед тем как заснуть, она любила погрызть фрукты и полистать дамские журналы, представляя себя, видимо, главной героиней сопливых девчачьих опусов о любви. Романтичная натура, что с неё взять?

— Нет, нет, нет, только не так… — рыжая девчонка стояла напротив входа в свой родной дом и понимала, что теперь все будет совсем не так, если вообще будет. Карательные отряды были уже сформированы, и многие, прознав о таких планах Риддла, поспешили бросить свои дома и бежать куда глаза глядят, гонимые каждый своим страхом. Румяные яблоки упали с глухим стуком и покатились прямехонько к людям в черных мантиях. Они стояли перед ней, словно черные призраки — тихо и пугающе. То было начало конца славного рода, и не понять это — невозможно.

Она поняла, запахнула короткий цветастый халатик в крупный подсолнух и закричала громко и отчаянно, зная, что этот крик — самый важный крик:

— Бегите-е-е!.. — чтобы предупредить остальных и спасти брата, пусть и ценой своей жизни. Смело, но глупо. Нам хватило нескольких секунд, чтобы занять этажи, схватить всех, кто спрятался или не успел, связать Артура, заломать руки удивленным Чарли и Джорджу, а затем успокоить Молли, кидавшуюся картофелем в Макнейра и тем самым его забавляющую. У гаража Руквуд обнаружил Билла, намеревавшегося послать в небо какие-то сигналы о помощи, и жестоко избил его, а после приволок бездыханное тело в гостиную, куда уже всех согнала Белла, радостно кружащая по дому в каком-то одной ей известном ритуальном танце.

Я сидела с мужем на диване, оперевшись руками о его колени, рассматривала кольцо Лилит, с которым меня могла разлучить только смерть, и лениво ждала, когда же предполагаемая аудитория соберется заслушать своего обвинителя. А он, обвинитель, был готов. Я пришла во всей красе, желая, чтобы меня запомнили именно такой. В строгом, но шикарном шелковом платье изумрудного цвета с поясом в виде змейки под грудью, с прической, уложенной волосок в волосок, вся из себя такая богатая, известная, чужая и очень-очень злая…

Молли усадили на стул напротив, и я решила поздороваться, выказав свое воспитание и врожденную вежливость, но не смогла выговорить ни единой буковки. Человек всегда о себе лучшего мнения, чем он есть на самом деле. Мы видим свое отражение в зеркалах, мы слышим слова других, мы думаем, что кого-кого, но себя уж знаем точно. Но все ли те мысли, посетившие нас на протяжении всей жизни, действительно наши? Может, их нам просто окружающий мир навевает, а мы, наивные, верим ему?

Я просто захрипела, настолько большой во мне оказалась кипевшая злоба. Она накрыла Гермиону Малфой, как океанская волна в девятибалльный шторм накрывает маленькие рыбацкие шлюпки, не предназначенные для такой тяжелой борьбы и потому сдающиеся сразу же, как только узнают о надвигающейся опасности. Я хотела ругаться последними словами, и сдержалась лишь от того, что не собиралась раскрываться перед этой женщиной, когда-то с успехом заменившей мне во многих вопросах мать, настолько я любила добрую и отважную миссис Уизли, впоследствии оказавшуюся моей будущее тещей, а спустя еще какое-то время — недругом. И совсем не потому недругом, что сторона другая, а потому недругом, что от меня отказалась. До сих пор чувствую разницу между этими «потому» и знаю: не запланируй они умертвить моих детей во имя интересов более важных и высоких, по их мнению, ничего бы с Чарли не случилось.

Я незаметно откашлялась и вновь смогла говорить:

— Как поживаете? Спите по ночам?

Женщина смотрела не мигая, положив свои руки на подлокотники, и не отрывала взгляда от моих. Сидеть, чуть наклонившись к мужу, мне было удобно, и менять позу я не спешила.

— Кошмары снятся, детка, ты не думай, что все так просто было, не думай… — если Молли слезу из меня выдавить хотела, то её план провалился.

Я приподнялась, и как можно более ласково позвала:

— Тео! Подойди, пожалуйста! — с парнем все было договорено, и Нотт не заставил себя ждать, а скорее, не мог дождаться момента, когда от него отлипнет Перси Уизли.

В комнате собрались уже все, и кто был в состоянии, слушали нашу короткую беседу. В гостиную вошел не только Теодор, и всем стало отчетливо ясно, почему их брат и сын попросил всех собраться сегодня в Норе, выдав нелепую ложь о якобы подслушанных на эту ночь планах Пожирателей, в которые его родня пока не входила. Вот почему он так сильно хотел с ними поделиться одним весьма важным секретом, ведь он заботливый ребенок, умный молодой человек и просто душка…

Да — мерзко, но хорошо, что вы не знаете, какое удовольствие я получила от такой мерзости. Я убила Молли Уизли, не своей рукой, а её собственного дитя, пусть и великовозрастного, пусть и дрожащего перед ней, как осиновый лист на ветру, пусть уже однажды предавшего свою семью, но все равно, это была та месть, о которой говорят — она попала в цель.

— Мистер Уизли у нас теперь снова младший помощник министра. Ну же, порадуйтесь за сына! Он самостоятельно добился такой высокой должности! — объявила я новость.

По каким именно вопросам он помощник, министр так и не выдумал. Перо начисто сгрыз, размышляя, как бы не унизить Министерство в своем лице, и все же придать должности Уизли хоть какую-то официальность, но так ни до чего и не додумался. Хотя я уверена, что такие детали не волновали ни Перси, ни всех присутствующих. Парень моментально перестал скулить, войдя в комнату. Раз уж ввязался, то решил идти до конца, и даже ножку вперед выставил, стараясь унять дрожь. Мол, посмотрите, родители, какой я важный! Его тонкая шейка, казалось, не выдержит веса его высоко поднятой головы. Противно стало даже мне. Нервные смешки послышались и со стороны Пожирателей, потому, пока никто не разразился диким хохотом, разрушив серьезность происходящего, а Кэрроу мог, я поспешила начать.

— Перси, предъяви документ! — он достал листок из папки, при виде которой Белла поморщилась от неприятных воспоминаний.

— Вот, это разрешение Дункана Яксли, он разрешил, а я вот должен предъявить… — Беллатрикс не понравилось, что парень мнет добытый не кровью, но потом, пергамент, но еще больше ей не понравилось, как он мямлит что-то себе под нос, и она еле заметно двинула палочкой. Перси получил ощутимый удар под ребра, направивший его речь в нужное русло. — Сегодня в доме будет проведен санкционированный Министерством, и Темным Лордом в частности, обыск, целью которого является выявление потенциально опасных угроз ныне существующей власти, расшатывание вертикалей которой грозит неудобствами всем жителям Британии, а значит, обыск оправдан интересами нашей родины!

Драко захлопал и несолидно заржал, не выдержав такой уморительной речи рыжего изменника. Да уж, выставить себя истинным защитником интересов Родины… Тут врожденный талант необходим!

Да не волнуйтесь вы о судьбе Перси, а уж тем более о душе, не стоит он того, правда! Я бы не предложила ничего подобного ни Биллу, ни Джоржду, ни кому еще. Потому что они бы отказались, не подумав. Но бывший помощник министра так сильно хотел стать действующим, что устоять перед подобным соблазном оказалось выше моих сил. И по сей день мистер Перси Уизли занимает ту же непонятную должность, абсолютно счастлив, окружен теплом и заботой любимой женушки Луизы — пышной круглолицей торговки сладостями, владеющей кондитерской лавкой. К тому же он уважаемый родитель трех дочерей и сына, довольно не глупых детей, кстати, и даже вхож в высшие слои общества, где его недолюбливают, но вынужденно принимают. Да и вообще, Уизли нисколько не переживает о своей бесповоротно бывшей семье, где проклинаем не только вслух, но и на деле. Хотя проклятия все как-то не срабатывают, и возмездие Перси не настигает. Вот и выходит, что утверждение, дорогое сердцам всех обделенных и обиженных, где говорится о воздаянии по заслугам, в его случае не срабатывает. Может, конечно, и воздается, но уж точно не всем!

Прослушав до конца заразительное ржание сына, поднялся Люциус. Я непроизвольно поежилась, увидев на его губах улыбочку, с которой он так мастерски издевался над доктором Чичивиусом. Но усмехнулась в тот же миг, вспомнив, кто для меня этот красивый видный мужчина, при виде которого замирают не только женские сердца, но и сердца неприятелей, знающих, какая тьма стоит за изысканным фасадом и высокомерным взглядом его серебряных глаз. Всё свое внимание муж сосредоточил на Чарли, привязанного к стулу у камина. Он не говорил, он просто подошел и наотмашь ударил его. Сила удара была невероятной, мужчина упал вместе со стулом, а из его носа брызнула кровь. Несколько её капель попали на белоснежный манжет супруга, тот достал еще более белоснежный платок, брезгливо смахнул им алые капли и бросил испачканную ткань в камин, не желая иметь дела и с такой мизерной частью Уизли.

— Жалкий, жалкий ты негодяй, Чарли Уизли! — последовал второй удар, только не рукой, а тростью, разрезавшей щеку Чарли до основания. Звук рассекаемой плоти собственного сына заставил Артура застонать, ну а Молли и так давно глотала слезы. — И говорить то с подобным низкопробным экземпляром как-то не хочется, мараться только! Принесло же тебя сюда, сидел бы со своими драконами… — Люциус покачал головой и махнул Макнейру, указав на стул. — Забрать его!

— Нет, пощадите, не забирайте, умоляю… — миссис Уизли не могла вскочить, заклинание надежно удерживало её на стуле, но вот умолять — это она могла.

Муж резко развернулся, тихо ступая, подошел к женщине, обошел стул и, наклонившись к ней сзади, пальцами наклонил её голову назад. Его бархатный голос с нотками бешенства мог напугать любого.

— А моих детей ты пожалела, женщина? Своих плодишь не переставая, а мои жизни не достойны, по твоему? Чем провинились еще нерожденные, подумала? Однобокая мораль у Уизли, весьма однобокая… — Люциус обернулся к Артуру, раскрасневшемуся от безрезультатных попыток освободиться и защитить жену. — Твой ребенок будет приговорен к поцелую дементора, а остаток дней проведет, гния заживо в Азкабане, без права на посещение, к слову. Я позабочусь о такой детали, не беспокойся! Полагаю, он выживет, но вот останется ли твоим сыном? Обещать не могу, не могу…

Нет, он не выживет. Я лично подпишу ему смертный приговор и буду наблюдать за его исполнением. И произойдет это довольно скоро, после события, в результате которого я захочу уже не просто мстить, а убить. И такое моё желание, как ни абсурдно звучит, будет чистым, незамутненным сомнениями, и абсолютно искренним. Радость от гибели Чарли немного разбавит его невменяемость, но все же я останусь довольна. Только упав на самое дно, можно понять, на что ты способен. Я оказалась способна на многое. Сейчас можно, конечно, раскаяться в содеянном, но такое раскаяние не будет подлинным, а лгать уже поздно.

Уолден Макнейр и пара солдат, приведенных Блейзом, увели Чарли, но перед тем я не преминула продемонстрировать официальность происходящего и уже лично достала из той коричневой папки санкцию на задержание опасного преступника и изменника интересов Великого Темного Лорда — Ч. Уизли.

— Это тебе мой подарок!

— Гермиона, это не можешь быть ты… — прохрипел окровавленный мужчина. Чарли, старший сын в семье, был крепким, жилистым и выносливым. С такой-то работой быть другим просто опасно, но удары мужа выбили из него весь дух. Страшно подумать, какого калибра ненависть в нем бурлила, раз он в два счета лишил такого атлета всех жизненных сил. Это не была просто ярость оскорбленного, это была дикая отцовская ярость, животный инстинкт, древний и могучий.

Из деревянных часов на стене вылетела кукушка и заглушила своим криком, означающим наступление полночи, мой тихий, но твердый ответ.

— Выходит, что могу…

Спустя минуту я выложила перед всеми присутствующими рыжими людьми еще кучу запретов, санкций и постановлений. Запрет на использование магии по субботам, на разведение домашней живности во избежание сокрытия налогов в связи с невозможностью контролировать финансовыми работниками её численность, на работу, оплата которой превысила бы установленную мной невысокую границу. Затем увеличение самого Временного Налога, уже просто в связи с таким моим желанием, и санкция на изъятие всего подозрительного, а также запрет на браки с полукровными магами — мой привет Гарри.

Во вторую стопку лег пятилетний запрет на использование метел, строго контролируемых Министерством, запрет на использование порталов, постановление о постоянном отслеживании магических проявлений М.Уизли и А. Уизли, добытый мной не без труда в Секторе борьбы с неправомерным использованием магии, постановление об изъятии дополнительной платы за использование Сети каминов летучего пороха, и полное его отключение в случае неуплаты. Да еще целая стопка всяких бумажек была мной извлечена из той папки, которая только чудом не загорелась под горящими взглядами представителей семейства Уизли. Мелочи, но мне было приятно, даже не знаю, почему именно, но приятно. Многие запреты я милостиво буду год за годом отменять, подражая манере Темного Лорда, но с той минуты судьбы всех рыжих чистокровных жителей Норы надолго оказалась в моих руках, совсем не чистокровных и, с некоторых пор, не слишком-то чистых.

Обыск потому был узаконен в Министерстве, чтобы не дать Уизли восстановить свой дом сразу же после моего ухода, а постановление исключало такую возможность.

— Ищем карту! Где-то здесь должна была быть карта Малфой-менора! — я встала и хлопнула в ладоши, все зашевелились и принялись за свое черное дело. Блейз подхватил в качестве свидетеля Джоржда, Уолден потащил наверх черного от горя Рона, попутно выламывая ступени, остальные крушили на своем пути все, что попадало в поле их зрения. Я же отправилась с Беллой на кухню.

— Белла, нет, не там! — Беллатрикс потрошила разноцветные кухонные шкафчики, полные такой же разномастной посуды. — Хотя, может, и там…

— Здесь нет никаких тайников, нет! — слезы у миссис Уизли закончились, она тряслась и, насколько я могла понять, думала только о сыне. Тайников, конечно, не было, кто бы спорил, но я не могла остановиться, просто не могла.

— А я думаю, что есть! Продолжай, Белла, не обращай внимания! — последние слова были лишними. Женщина и так увлеклась своим главным инстинктом — инстинктом разрушения.

После того как вся навесная мебель была уничтожена, я прошла к Забини и принялась командовать уже там. К нашему обоюдному удивлению, в спальне Джорджа, под половицей у кровати мы нашли пожелтевшую карту моего дома и уставились на прямоугольник бумаги с древним оттиском печатки, которую и по сей день носит муж, с таким изумлением, будто ждали, что он вот-вот убежит на своих двоих. Подобная беспечность сражала наповал! Положиться не на магию, а на обычное углубление в полу?!

К слову, от легкого прикосновения пальцев лабиринты замка проявились в одно мгновение, карта словно помнила меня. Может, так оно и было, кто знает? До сих пор кажется, что по-другому жизнь сложиться не могла, и все произошло так, как и должно было произойти. Хотите, верьте, хотите, нет…

— Значит так… проникнуть в дом? Найти прямые ходы? — Дункан Яксли, присоединившийся к нам уже после того, как Чарли транспортировали в помещения Визенгамота, решил учинить мне допрос, подыгрывая то ли Малфоям, то ли Лорду, то ли действительно желая все задокументировать, то ли просто скуки ради. Ломать, то бишь обыскивать, строго говоря, уже было нечего. Разве что стены завалить, но тогда бы они похоронили под собой и нас.

— Нет-нет, мистер Яксли, не ходы, а ход!

— Ход? Так и запишем… — мы наклонились над пергаментом, и я старательно диктовала начальнику Отдела Магического Правопорядка свои слова. От усердия Дункан высунул кончик языка наружу, пытаясь вывести практически неподвластной ему правой рукой, раздавленной дверью камеры в Азкабане, более или менее каллиграфические буквы. — А Корнер? Как вам про него сказали?

— Выкупил информацию, сказали.

— Вы-ку-пил… — перо продолжало протяжно скрипеть, а я диктовать. В гостиной, куда мы вернулась, находились не все, кое-кого еще допрашивал Забини, но Рон уже лежал связанный в углу комнаты, и не отрывал от меня пустого, ничего не выражающего взгляда. Его белая рубашка в мелкий красный горошек от крови стала просто красной, рыжие волосы слиплись, чем-то измазанные, но ни словечка от него я не услышала. Потому решилась подойти сама и наклонилась над его лицом, напомнив себе Люциуса, привыкшего говорить с людьми, нависая над ними всем телом.

— Как же я от вас устала, Уизли… — парня перекосило от такой моей правды, он закрыл глаза и плюнул мне в лицо. Промазал правда, с закрытыми глазами в цель попасть проблематично, но Круциатус мужа, до того момента спокойно всё созерцающего, своей цели достиг. Крик, боль, ужас — это меня не тронуло, я смотрела на все будто со стороны, а проходя мимо большого и на удивление целого зеркала в серванте, узнала этот взгляд. Вылитая Нарцисса на портрете, не отличить! Разве что на нем она неживая…

Драко и Перси аппарировали восвояси с час назад, Люциус унизил всех, кого хотел унизить, Белла попрактиковалась на Артуре и Джинни в пыточных заклятиях, секрет особой эффективности которых она мне как-то поведает, а Пожиратели выполнили все свои планы. В общем, подошло время прощаться, насовсем прощаться, пусть и не буквально. Тем более супругу явно все надоело, бывали в его жизни нападения и пострашнее, а значит, и приятнее, чем эта демонстрация власти.

— Гермиона, еще минут десять и уходим, согласна? — мероприятие целиком и полностью было посвящено мне, потому и разрешение на его окончание должна была дать я.

— Согласна…

Странное дело, но среди всего этого хаоса мне захотелось обнять мужа, просто чтобы почувствовать его тепло и доказать себе, что могу его, тепло, чувствовать, а ледяные руки и ноги — это не признак отказывающегося работать тела. Я протянула руку к ладони Люциуса и крепко её сжала, тут же ощутив, как он легонько сжал мою. Заигравшая на моих губах улыбка была идентична безумной улыбке Беллатрикс, и Молли что-то застонала о невменяемости и звериной жестокости, глядя на такое неуместное счастье, но Нотт и Белла лишь понимающе хмыкнули.

Пока все ждали что-то усердно дописывающего Яксли, проявляя уважение к высшим чинам и возрасту, Руквуд, притомившийся бить и крушить, открыл окно, желая вдохнуть свежего воздуха.

— Закрой, идиота кусок! — бешено заорала Лестрейндж, сверкнув глазами.

Мужчина стушевался, быстро захлопнул створки и с опаской поинтересовался:

— Но почему?

— Её просквозит! — это был апофеоз моей судьбы. Беллатрикс, спасающая грязнокровку от насморка…

Засмеяться никто не осмелился, только Люциус прижал меня к себе и странно улыбнулся. Понял, наверное, что свояченица как поезд без тормозов — не остановится ни перед чем, защищая его нынешнюю супругу и их общих детей. Моя жизнь изменилась, и эта женщина стала её частью, до конца, сквозь все беды и трудности. Она будет рядом, не сможет иначе.

Под недовольное брюзжание воистину сумасшедшей Беллы, рассерженной неосмотрительным поведением Руквуда, я и покинула Нору, чтобы уже никогда не вернуться.

Знаю точно, что свободу от прошлого я выборола в тяжелой борьбе сама с собою, а получив, опьянела от неё сильнее, чем от любого самого крепкого алкоголя или даже любви, и именно потому ни на миг не пожалела о ночи с тридцатого июня на первое июля 1999 года…

* * *

Вернувшись в Малфой-менор, мы никого там не застали. Дом был пуст. В том смысле, что отсутствовал не один Драко, но и всё хоть немного живое и мыслящее. Свои места покинули даже обитатели портретов! Мне пришлось не одну минуту звать Кисси всеми способами, вплоть до вербальных вроде «Аууу! Есть здесь кто?», пока она, наконец, не соизволила мне явиться.

— Что происходит! Ты где была?! Где все?

— Где Драко? — встрял сердитый муж, которого нисколько не волновали «все».

— Миссис Гойл, она… она… — домовик всхлипнула и напугала меня до полусмерти.

— Что она?! — орала я не хуже Беллы.

В ужасе от моего крика Кисси живо ответила:

— Рожает! А хозяин у них там ждет! И я вот там решила побыть, со всеми, простите…

Дальше я не слушала и в очередной раз заорала, только на этот раз сильнее и от радости:

— Аа-а-а! — умудрившись еще и подпрыгнуть, за что была награждена тяжелым вздохом супруга, непрозрачно намекающего на мою так и неискоренившуюся несдержанность. И правда, я не сдержалась и повисла на муже, как на дереве, еще и ногами его обхватила. Люциус силился сохранить серьезность, но не смог, рассмеялся и погладил меня по волосам, словно маленькую девочку успокаивал.

Стоило сразу догадаться, ведь Алексия всеобщая любимица, на неё даже Лорд по-особому смотрит — глазами Риддла, потому такая звенящая пустота Малфой-менора запросто могла объясняться событием, непосредственно к ней относящимся.

Дома у Гойлов царило оживление, по накалу не уступающее оживлению на Кинг-Кросс за десять минут до отправления Хогвартс-экспресса. Продираясь к спальне подруги через заросли цветов, количество которых увеличивалось на глазах, и несколько раз наткнувшись на бегающего в неизвестных даже ему направлениях Михаэля, я успела как раз к тому моменту, когда дом огласил своим звонким плачем младенец — малышка, названная в честь бабушки Сюзанной. Мои руки были вторыми после рук её отца, державшие на этом свете пухленькую крошку с синими, как у матери глазами. Её тельце было таким теплым, таким хрупким и таким родным, а я действительно стану ей хорошей крестной мамой, что слезы покатились по щекам ручьями.

Если где-то счастье убудет, то где-то его обязательно станет больше, и я была безумно рада, что прибыло счастья именно у Алекс.

Пока подругу приводил в чувство доктор, а мужчины отмечали событие за бутылочкой виски в кабинете, я организовывала очередь сов, каждая из которых желала доставить поздравление первой, отчего пернатые дрались, не жалея перьев, лишь бы опередить соперника. Принимала посылки с игрушками и охапки цветов, распределяя их по дому так, чтобы можно было ходить, не опасаясь свернуть шею. Головы в каминах сменяли друг друга с завидной частотой, и я разочек даже не разобралась, там Аманда Руквуд вопит тоненьким голоском о радостном событии, или же Альберт Нотт зачитывает официальную речь о пополнении Британского общества достойной его представительницей, но всем им я клятвенно обещала поздравления передать.

Поставив на свое место Грэгори, и уже краем уха услышав краткую поздравительную речь Северуса Снейпа, будто с открытки читаемую, я решила заглянуть на кухню. На правах ближайшей подруги, так сказать. Мне хотелось убедиться, что проснувшись утром, Алексия получит на завтрак восхитительный шоколадный пудинг, а не соленую овсянку, обожаемую здешними домовиками!

Запутавшись в хитросплетениях закрученных в спираль коридоров, ведущих на нижний этаж кухни, я случайно завернула в маленький тупичок под лестницей и собралась было развернуться обратно, но моё внимание привлекла Шила. Она стояла ко мне спиной и любовно поглаживала лепестки шикарного букета огромных черных роз, с неё высотой. Несмотря на цвет, мрачными они не выглядели, бутоны словно обмакнули в расплавленное золото и их край горел солнечным светом. Над цветами кто-то хорошо потрудился, и во мне взыграло женское любопытство, уж больно завораживающе смотрелась корзина.

Подарок был с намеком на что-то личное, и я, подкравшись к домовику, попыталась рассмотреть надпись на открытке, но Шила мне не позволила, накрыв собой цветы и покачав головой.

— Почему нет? Красивые ведь цветочки… — маневр в обход не удался, и я прибегла к простому способу, явно во всех смыслах Шиле чуждому, она ведь всю свою жизнь служила аристократам, до воровства не опускающимся. — Ой, хозяин! — воскликнула я и ткнула пальцем за спину домовика. Наивное существо попалось на уловку и на мгновение потеряло бдительность.

Той секунды мне хватило, чтобы выхватить открытку и прочесть: «От Лорда, самой красивой женщине Британии, с наилучшими пожеланиями новоиспеченной матери и её дочери…». Простые слова, но эти простые слова были написаны от руки, а букет буквально кричал всем своим видом о сложности натуры его приславшего. Сердце защемило, оно подсказало мне, чего ждать Алексии от будущего.

Следовало перехватить цветы, но незамеченной такая дерзость с моей стороны не осталась бы, да и Шила смотрела умоляющими глазами, блестящими от слез, боялась, что поступлю нехорошо я, а убьют её. Домовику приказали доставить презент лично в руки миссис Гойл и тайно, но тут вмешалась леди Малфой, которой она плохого и не сделала ничего!

Я лишь сказала:

— Смотри, чтобы хозяин открытку не заметил! — моё напутствие продлило Михаэлю Гойлу жизнь.

Теперь знаю, конечно — чему быть, того не миновать, но тогда я готова была рвать и метать, глядя в след чуть покачивающейся Шиле, удаляющейся с тяжелой корзиной великолепных черных роз…

* * *

Вернулись мы домой, когда за окном уже вовсю палило жаркое солнце. Я наслаждением приняла пенную ванну, позволив Кисси за мной поухаживать и размять затекшую шею. Забралась в прохладную постель, где уже спал, разметав платиновые волосы по подушке, взъерошенный Люциус, праздновавший рождение Сюзанны с Гойлом и Драко до тех пор, пока Михаэль не отключился, с грохотом свалившись под стол. Нора поблекла в памяти — радость легко затмевает во мне злобу и боль, и я провалилась в сон без сновидений, но последнее, что четко запомнилось, это яркий алый свет, обволакивающий своим сиянием всю комнату.

Меня будили долго, трясли за плечи, кричали, кто-то стоял и смотрел на меня расширившимися от ужаса серыми глазами, думаю, то был Драко. Пытка тряской продолжалась долго, и мне страстно хотелось, чтобы эти сильные руки, наконец, отпустили мое слабое тело туда, где покой, туда, где никто не потревожит, не обидит, но что-то живое внутри не давало мне уйти, тянуло в обратном направлении, и я безумно злилась на это что-то…

Переступив через свое нестерпимое желание покоя, я еще раз приоткрыла веки. Ко мне наклонился муж, я точно помнила, кто он такой. Мужчина посерел и постарел, и я задумалась, отчего? Почему одет так небрежно? Почему у косяка стоит белая как мел женщина с ребенком на руках и взахлеб рыдает?!

Люциус дотронулся губами до моего лба, согревая его горячим дыханием, и исступленно зашептал:

— Живи, только живи!

— Гарри! — дверь, наконец, открылась, и я с разбегу кинулась другу на шею, почувствовав на мгновение биение его отважного сердца. Тут же засыпаю парня вопросами о нападении, о слушании в Министерстве, возмущаюсь несправедливостью возможного исключения из Хогвартса, не обращаю внимания на Рона, призывающего меня оставить Гарри на минутку и дать тому отдышаться, и вообще, веду себя прямо как Молли, окружающая своей горячей заботой всех: и тех, кто в ней нуждается, и тех, кто о ней не просит. Но Гарри доволен, пытается, конечно, казаться сердитым, но уголки его губ подрагивают, зеленые глаза немного щурятся, и даже злость на Дамблдора не может скрыть счастья. Мы снова вместе!

Раздается один громкий хлопок, но на кровати появляются двое — Джордж и Фред. И я с удивлением замечаю, что что-то не так, не так они на меня смотрят, как еще недавно за завтраком. Парни бледные, исхудавшие и почему-то коротко стриженные. Джордж напряженно следит за передвижениями Гарри, а Фред не следит ни за чем, он глядит будто в никуда, и вовсе не шевелится. Они не смеются, им плохо. Рон подходит к братьям, осторожно садится рядышком и закрывает лицо руками.

— Гермиона! Ну сколько можно! Что ты себе позволяешь? Столь долгое пребывание в гостях недопускается правилами приличия! Ты у них спросила, — Люциус, еще недавно казавшийся Поттером, кивает на понуро сидящих людей, — хотят ли они тебя развлекать еще месяц. Нас дома ждут, так что собирайся, пора и честь знать!

Люциус родной, но нелюбимый. Я оглядываюсь назад, все еще упираясь мужу, тянущему меня к выходу, протягиваю к ним руку, и еще чуть-чуть, еще совсем немного, и я бы дотянулась! Но происходит невероятное — меняюсь я сама. На мне уже не брюки и розовая футболка с белым воротничком, а шуршащее парчовое платье, пахнущее парфюмом с тягучими нотками сандала, и оно тяжелое, ведь украшено редкими зелеными камнями цаворита, подаренными мне подругой. И я уже не сопротивляюсь, я хочу домой, и не в последнюю очередь потому, что все вспоминаю и плачу, глядя на рыжую шевелюру Рона, не такой она мне запомнилась, совсем не такой…

— У тебя еще есть время, ты веселись, Рон, не грусти… — шепчу напоследок другу из прошлого и ухожу.

Я еще много похожих снов видела, и не все они были такими мирными и печальными, чаще на меня кто-то кидался, а я отбивалась, или я нападала, а кто-то неистово защищался. Борьба велась на всех фронтах, и моя голова не стала исключением.

Лекари Святого Мунго и невыразимцы, просовещавшись несколько дней, течения которых я и не заметила, пришли к выводу, что сейчас в моей жизни главная угроза —магия. Меня передислоцировали на третий этаж, запретили проносить туда палочки и использовать работу домовиков, излучающих волшебство постоянно. Вынесли все портреты и накрыли одеялами зеркала, в которые то и дело норовили проникнуть призраки, не потерявшие свойственного человеку любопытства и после смерти. Люциус лично закрыл тяжелые портьеры, дабы меня не тревожили солнечные лучи, и покинул комнату в надежде, что чудо произойдет, и я, лишенная воздействия волшебных сил, выживу. Надежда была напрасной, поможет совсем не чудо, но обо всем по порядку.

Прошла неделя, сознание почти вернулось, но частенько меня подводило. Я поочередно кого-нибудь, но обязательно не узнавала, звала маму, размахивала руками и просила Гарри показать мне «еще раз», видимо вспоминала занятия в ОД, где старалась быть достойной участницей войны за свободу от Волдеморта. Затем резко вспоминала, что последнее, необходимое мне сейчас, это такая свобода, ведь кулон грел, а благодаря нему моё сердце билось. Осознав такую несуразицу, я принималась смеяться, но прекращала моментально, так как в ту же секунду из угла комнаты обычно раздавался, в противовес моему хохоту, дикий рев. Алексия позже признается, что плакала, ужасаясь одиночества, которое обязательно бы испытала, покинь я её тогда. Когда такая какофония звуков раздавалась, в спальню приходили. Обычно то была Аманда Руквуд — молодая жизнерадостная женщина с веселыми карими глазами и острым длинным носом, напоминающая мне какую-то веселую заводную зверушку, способную разрядить мрачную обстановку только лишь одним своим присутствием. Её наняли за мной ухаживать.

— Так-так-так, — говорила она бодрым тонким голоском, — и кто здесь так гудит? Ох! Алексия, неужели вы? Теперь я понимаю, почему мой сопляк по вашему предмету не то что домашнее, а и летнее задание выполняет! Наверняка боится расстроить, а то еще загудите вот так страшно и прямо на занятии! Верно? — подмигивала она подруге.

— Ага, испугаешь его, как же… — всхлипывала та и с деланным спокойствием подходила к моей кровати, гладила по плечу, отворачивалась и снова начинала рыдать.

Люциус заходил редко, но когда заходил, мне хотелось его выгнать. Муж может и надеялся, но не верил. Я кожей ощущала его страх — липкий и заполняющий собой все пространство вокруг. Мечты, а супруг именно мечтал, рушились, и смотреть ему на это было невыносимо, потому он обычно просто останавливался в нескольких футах от кровати, стоял и молчал. Застегнутый на все пуговицы, нервно потирающий набалдашник трости, и лишь изредка поглядывающий на меня украдкой, сверху вниз. Впервые за всю свою долгую и очень странную жизнь лорд Малфой не мог ничего сделать. Ничего! И я догадывалась, что там, вне этой комнаты, он сгибается, стареет на глазах и еле передвигает ноги. Его медленные шаги, замирающие перед дверью, еще долго не уйдут из моих снов. Однако я не звала, а он не входил. Я его понимала, он за меня боялся. Я угасала, и он угасал…

Ну а Драко не угасал, он психовал, и по-другому его лихорадочные набеги в мою комнату в перерывах между поездками с Лордом охарактеризовать было нельзя. Он врывался, словно ураган, громко хлопал дверью, хватал подушки на софе, рассматривать узор на которых мог бесконечно долго, бормотал что-то о том, что отец не выдержит, что и ему трудно, и чтобы я выжила обязательно, и если такое случится, он точно разрешит мне называть его хорьком! Я, вообще-то, и забыла, когда говорила такое в последний раз. Разворачивался, кидал подушки и снова убегал, оставляя после себя горьковатый запах травы, разогретой жарким солнцем, который я с наслаждением вдыхала. Мне не хватало жизни в той темной комнате, не хватало свежего ветра, не хватало света, но все то, чего хотела я, отвергал мой организм. От света слезились глаза, и начиналась мигрень, а от малейшего ветерка, проникающего сквозь приоткрытую створку, начинался жуткий бронхит. Вот и оставалось мне лишь смирно лежать, всматриваясь в редкие просветы окна.

Но на второй неделе я потеряла и зрение. Вернули мне его с помощью какого-то жутко вонючего зелья, сваренного Северусом, и потому дошедшему до меня не сразу, а спустя несколько дней и кучу проб на яды замедленного действия. На третьей неделе я все же испытала его негативное влияние, однако связанное не с ядами, а с магией, без помощи которой зелье было бы обыкновенной настойкой — на несколько дней отказали руки, а потом и ноги, но мучения я ощущала в полной мере. Суставы, казалось, выворачивала наружу чья-то невидимая рука, вражеские силы устроили в голове каменоломню и вовсю орудовали в ней кирками, а тело жгли на костре, настолько нереальной и всепоглощающей была боль! Мне тогда почему-то почудилось, что рука принадлежала Северусу, а кирки — всем Уизли. Кто знает, вполне вероятно то и был пламенный, во всех смыслах этого слова, привет от Снейпа.

Слез больше не было, они закончились. Иногда я срывалась и кричала, но не плакала.

Кисси чуть не убили, когда несчастная прокралась ко мне, желая лично произвести влажную уборку и убедиться, что любимая хозяйка, а именно любовь и жгучее обожание исходило от расстроенного существа с трогательно прижатыми ушками, все еще дышит. Во время её визита мне стало хуже, ведь половая тряпка была самой что ни на есть заколдованной, мыла все сама, и Кисси, то и дело на неё наступавшая, ей лишь мешала. Люциус гонялся за домовиком по этажам, в бессильной злобе размахивая тростью, ведь палочки сдавались уже при входе не в мою спальню, а в сам дом. Но когда поймал, не придумал, чтобы такого с ней сделать и лишь сильно ударил по лицу, а позже торжественно вручил слугам трухлявые от древности швабры, кладовку с которыми я как-то посчитала чуть ли не входом в потусторонний мир. Мне остается только представлять, с каким недоумением домовики крутили деревяшки, о существовании которых большинство из них и не догадывалось!

Проваливаться в небытие я стала все чаще, и Люциус себя сломал, ради меня. Смеяться или плакать? Необычно звучит: «Ради меня…».

— Хочешь к родителям? Я могу устроить, и память могу им вернуть… — он держал мою руку, но в глаза все так же старался не смотреть.

— Прощание собираешься устроить? Или от меня избавиться, чтобы склеп не позорила своим именем? — несправедливые слова, на первый взгляд, но на второй — доля истины в них была. Малюсенькая такая, но горькая.

— Не смей мне говорить такое! Я не позволю! — его голос зазвенел от неконтролируемого гнева. — Я сделал все. Абсолютно всё! Не хочу, чтобы ты умирала. Я никогда так не хотел, чтобы кто-то не умирал, если на то пошло, но это конец! Всё! Мне жаль, но тебя скоро не станет, Гермиона… — он притих и поморщился. — Так что, приглашать родителей?

— Только попробуй… — я погрозила ему костлявым пальчиком.

Муж вздохнул и присел на софу, заглянув, наконец, мне в глаза.

— Я ради тебя предложил, меня не одобрят, но …

— Никаких «но», Люциус. Такой родители меня не узнают, и если ты сделаешь по-своему, я тебя и с того света достану!

— Беременной не узнают?!

Пуститься в объяснения, или оставить все как есть? Другой они меня не узнают, абсолютно другой…

Что я скажу матери? Как рада её видеть? Она кинется меня обнимать и ласкать, потом спросит, как я живу, за кого замуж вышла, отчего выгляжу, как беременный скелет, уже не так уж и образно выражаясь, и что делаю в стане врагов? Ведь она знает, кто этот надменный блондин среднего возраста, я об Малфоях ей в своё время уши прожужжала. Про Рона начнет расспрашивать, а я про её нового ребенка, но если ребенок — девочка? И названа Гермионой?! Отец у меня человек последовательный в своих решениях, так что такой вариант стоило принять во внимание. А потом я им скажу: «Ну, все мама и папа, я вас люблю, но, понимаете, мне умирать нужно, посему прощаемся!» Нет. Ни за что на свете! Умирание и так процесс не простой, усложнять его я была не намерена.

Хотя… Вот только сейчас раскусила себя, не стремилась я видеть их. Без причин, просто так. Ну не хотела! Да, в бессознательном состоянии я звала мать, но когда приходила в себя, не могла и лица её вспомнить, не то что скучать. То был уже чужой мир, скрытый от меня плотной завесой.

— Да не беременной, женой твоей они меня не узнают… — он понял. Я имела в виду не пергамент в рамочке над камином, а душу свою, а именно ею, душой, я и свыклась с ролью леди Малфой, супруги коварного лорда Люциуса Малфоя, научившейся хитрить, сумевшей привыкнуть к смерти, словно та обыденный сюжет в её жизни, и безгранично сильно желающей родить ему детей. Живых детей. Мне не так сильно хотелось дышать, как стать матерью!

— Ладно, я пойду?

— Иди, я что, запрещаю? — он потоптался немного у двери, но решил не ронять достоинства и все же ушел с видом собранным и решительным.

Не знаю, сколько прошло времени с момента нашего разговора, я даже успела задремать, но вскоре меня разбудил топот ног, обладатель которых домочадцем не являлся. Этому «не домочадцу» надоело бегать вверх— вниз, и он заорал:

— Кисси? Драко? Лорд Малфой? Вы где?! — Блейз в магический карантин еще ни разу не попадал, и потому носился весьма беспорядочно, отчего, как я слышала, два раза разминулся с домовиком и один раз с Люциусом. Наконец, все они друг друга нашли неподалеку от моей двери и о чем-то горячо зашептались. Еще не раз припомню Забини его дурную идею! Удумать поместить меня в маггловский госпиталь, когда не помогли все знания мира?! Еще в первые дни ко мне применили все заклятия, которые только можно было применить, не убив. Лучшие умы размышляли над тем, как ослабить силу рунного кольца и добавить мне в кровь магии, грубо говоря, конечно. Сама проблема была почти неуловимой и неясной, потому как подобные кольца, подобные мне люди никогда не носили. И правильно делали!

Меня поместили в лондонскую Королевскую больницу в Уайтчепеле. То было большое старое здание, с вытянутыми окнами, бесконечными лабиринтами серых унылых коридоров и скрипучим паркетом на полу. Никаких чар к персоналу никто не применял, не было и торжественного заселения, а после заполнения анкеты у стойки, Люциус, одетый вполне тривиально — в строгий маггловский костюм-тройку, поздоровался с врачом и о чем-то с ним беседуя, прошел к моей палате. Никакого беспорядка, никакого проявления неприязни к тому, от кого зависишь, отсутствие суетливости в решающие моменты, выдержка и хитрость — качества слизеринца, с успехом проявленные Люциусом в тот день.

Вокруг него толпами кружили симпатичные медсестры и наперебой подсказывали, где кафе, где комната отдыха, и где любит прятаться главврач, который и не думал прятаться. Он, подражая «истинному джентльмену», то есть моему супругу, кружил вокруг меня, очарованный не мной, было бы чем тогда очаровываться, но манерами и лестью такого «обаятельного мужчины». Деньги тоже сыграли свою роль, не мог муж обойтись без демонстрации своего благосостояния, но все же в первую очередь людей сражала наповал его внутренняя сила. Сложно было противиться холодным серым глазам, будто приказывающим тебе, как поступать!

Старался расположить к себе начальство супруг не зря. Да, мое тело отказывалось работать и происхождение у него маггловское, но вот суть все же магическая! Оно, мое тело, поломало почти все аппараты, которые поломке подлежали! Иглы не желали вводиться, медсестры отказывались со мной возиться, крестясь, прежде чем войти в палату, а страховой агент, одутловатый пожилой человек с блестящей, словно надраенный чайник, лысиной, весь день прикидывался санитаром и забегал раз пять, не в силах поверить россказням, что дрожащая от боли худая женщина на кровати смогла вывести из строя целых два томографа производства уважаемой компании Philips!

Диагноз мне, конечно, поставили, но, уверена, методом выбора оного из справочника и тыканьем пальца в первую открывшуюся страницу. Ну, или во вторую.

— Кардиомапатия! — громко возвестил мой доктор и расплылся в счастливой улыбке. Коллеги ему чуть не зааплодировали, настолько удачным всем показался такой выбор моего заболевания.

Уже вечером, отправив домой Люциуса, прекратившего скрывать, наконец, свою растерянность, и приложив к его выдворению из палаты последние силы, так он не хотел уходить, я закрыла глаза и приготовилась к худшему. То есть, я была готова, трудно быть оптимистом, когда знаешь слишком многое. Но принять свою смерть — возможно, а вот умереть, унеся с собой жизни собственных детей — нет.

«Нарцисса, какой же ты ценный дар так запросто отвергла…» — подумала я и провалилась в черный омут, то ли обморок, то ли что похуже.

В мою ногу кто-то больно ткнул пальцем с довольно острым ногтем. Никаких «Ай» и «Ой» я не произнесла, губы не слушались и пересохли, а в горле все будто горело. Огонь в душе, огонь в теле, огонь везде! Зачем просыпаться? За что такие муки? Ну, тут я лукавлю, я знала, за что. Знала, знаю и всегда буду знать. И что вот так гореть мне обязательно когда-нибудь придется — тоже догадывалась, каждый раз вспоминая Полумну и её ужасную кончину.

Меня снова кто-то потревожил, но на этот в меня не просто ткнули, в меня вонзили ногти, да не один, а целых пять!

Открыв глаза, я поспешила их закрыть. О чем я могу разговаривать с Беллатрикс Лестрейндж перед смертью? Исповедаться ей, что ли? Или это она пришла ко мне с аналогичной целью? Чтоб уж исключительно на том свете прознали о её делишках, о которых на этом никому не известно? И есть ли такие вообще? Публично убивать и мучить — её жизненное кредо.

«Только не она, ну пожалуйста!» — просила я неизвестно кого.

— Живая? — с явным сомнением в голосе поинтересовалась моя посетительница и в задумчивости почесала своим острым когтем подбородок. Я тоже уже начала сомневаться, но рукой шевельнула, обозначив свою слабую жизнеспособность. — А говорить можешь?

— Может, еще сплясать… — просипела я с таким трудом, будто вечность не разговаривала.

— Юморишь? Да уж, Грейнджер из тебя теперь никудышная… — в той грязи, в которой я оказалась, оставалось только юморить и не обращать внимания на то, что она, грязь, стала частью меня. Чтобы она стала еще и частью моей смерти? Нет, Белла, не буду я перед тобой плакать, уж извини.

— Ты зачем пришла?

— Я? — она вытаращила на меня удивленные глаза.

— Ну, зачем я здесь, всем известно! — меня начал душить кашель, и женщина машинально протянула руку к графину с водой, вспомнив, что она еще и человек, но тут же одернула, как от огня, побоявшись такого необычного проявления своей насквозь гнилой личности.

— Хм… — Лестрейндж пожала плечом и что-то замычала себе под нос, видно решала, и почему, собственно, она здесь. — Отчего мужа отослала? Как за спиной его прятаться, жить вместе и детей делать, так вместе, а как умирать, так честь и достоинство бережешь? Посетителей видеть не хочешь, родителей видеть не хочешь! Думаешь, похвалит кто, что ли? Ха! Не дождешься — мир суровый…

Беллатрикс говорила совсем не своими словами, уж больно связно и длинно. Ей и дела не было до всего сказанного, просто она произносила что-то, лишь бы произносить, оттого пришла моя очередь таращиться на неё и задавать глупый вопрос:

— Чего?! — только у меня он вышел короче.

— Драко интересовался! — Белла тряхнула своей копной и принялась с напускным вниманием разглядывать белый гладиолус на окне.

— А… — протянула я с пониманием.

Парень явно не «интересовался», а орал и психовал, но мне действительно не хотелось никого видеть. Мне хотелось жить, а раз такого варианта не предусмотрено, то хотя бы спокойно умереть. Со своими мыслями в голове, своими воспоминаниями и без мучительного изучения лица мужа в безрезультатных поисках чего-то светлого и нежного, что во мне самой умерло совсем недавно, и, к тому же, не без участия Малфоев. Они не виноваты в том, что есть у меня, у меня, по сути, кроме них и нет никого! Мы сроднились, так уж вышло, но что-то во мне противилось трогательному прощанию с этими людьми. Не хотелось держать ничьих рук, видеть скупые мужские слезы, слушать плачь подруги. Люциус понял, а Драко не смог. В потаенном уголке своей души он затаит жуткую обиду, и мне не раз придется просить у него прощения. Он никогда лично мне не сделал ничего особо дурного, ни в Хогвартсе, исключая оскорбления, разумеется, ни после него. Но он — это Малфой. Еще и тот Малфой, убийства для которого — часть судьбы, пусть и не им выбранной. Не знаю, что мной двигало, может, эгоистичное желание оправдаться? Нелогичное и нехорошее? Мол, не я плохая, заставили меня, вот посмотрите, высшие силы, даже мужа не зову, вся такая раскаявшаяся! Хотя нет, не так, а как — не знаю и по сей день.

Но, как бы я не мужалась, палата маггловского госпиталя — не место для моей смерти.

— Забери меня отсюда, пожалуйста…

Беллу часто просили, но только лишь о пощаде. Она посмотрела на меня долгим пытливым взглядом. Может, думала, что я шучу, раз прошу её и никого кроме неё о помощи? Само собой, рассчитывала я не на душевные качества Лестрейндж, в отсутствии которых не сомневалась, а на обычное понимание и холодный расчет. Уж ей ли, ненавистнице грязной крови, меня не понять?

Женщина обошла кровать, несколько раз одернула одеяло, неосознанно поправляя его, беззвучно задвигала губами и на несколько минут покинула реальность, настолько отсутствующим был её вид.

— А ты в пути не загнешься? — озвучила она весьма резонное опасение.

— Не обещаю.

— Ну ладно, может и вправду, лучше так будет, быстрее доберется до тебя, если найдет…

— Кто?

— Не скажу! — отрезала Беллатрикс.

— Ну, как хочешь, только умоляю, незаметно… — на слове «умоляю» в помещении раздался жуткий грохот. Белла зацепила металлический столик на колесиках и тот опрокинулся. Может совпадение, а может и испытала она что-то, опровергнув мою убежденность в её полной бесчувственности. Хотя применимо к ней, даже удивление — пик эмоциональности.

— Понаставляли тут всего, бездари тупоголовые! И что ты тут забыла?! Разум?

Аппарацию я перенесла ужасно, но на фоне моего состояния она не сыграла большой роли. К счастью, мужчины в доме отсутствовали. Как позже узнаю, Люциус буянил в Дырявом Котле, практикуя свое владение магией на каждом встречном поперечном, отчего от него еще долго будут шарахаться в разные стороны завсегдатаи заведения. Ну а Драко заранее отбыл скорбеть к своей даме сердца, о существовании которой пока никто и не догадывался. Думаю, там он тоже хорошо принял на грудь.

— Прибыли, дальше сама.

— Я не смогу сама!

Белла разразилась громогласным смехом и запрокинула голову.

— Без меня не можешь? Ха-ха-ха! — но, смахнув выступившую слезу, все же подставила плечо в качестве опоры и проводила меня к спальне.

Странно было ощущать на себе руку Беллатрикс, а своей ощущать тепло её тела. Противоестественно, что ли…

Уже возле самой двери в мою спальню она настороженно замерла, схватилась за предплечье и прошептала:

— Не знаю, чем ты заслужила. Можно было и другую найти! Теперь иди… — возражать я не стала. В её голосе зазвучал металл и обида. — Да за стенку держись, идиотка! Падаешь ведь!

В комнате меня ждал человек. Несмотря на теплую погоду, одет он был в мягкую кожаную куртку черного цвета, ворот которой был поднят, бежевые вельветовые брюки и светлые замшевые туфли. Мужчина стоял ко мне спиной и что-то медленно выводил пальцем на запотевшем от недавно прошедшего дождика стекле. Люди обычно так делают, когда решаются на что-то или грустят. Когда человек повернулся ко мне свое красивое лицо, я поняла, что последний вариант не может быть верным, по крайней мере, мне так казалось. Но чужая душа — потемки, а уж плененная жестоким хозяином душа Тома Риддла и подавно. Потому на этом свете невозможно что-то знать наверняка.

— Ты же не думала, что я кольцо тебе в пользование предоставил, чтоб ты спустя год его сняла, сбежав от меня на тот свет? Это было бы чересчур легкое решение нашей проблемы…

От неуверенности мои слова прозвучали скорее как вопрос:

— Не думала?

— Выходит, думала, — констатировал Лорд, придя к такому выводу непонятным мне путем.

Боль меня раздирала, в глазах стоял туман, и я, проигнорировав замечание, дошла до кровати и упала на неё, свернувшись калачиком. В таком положении я чуть ли не носом упиралась в его ноги. Он смотрел на меня сверху и молчал, а к молчанию такой личности стоит прислушиваться, в нем можно услышать ответы на все вопросы, абсолютно на все…

И я услышала. Подняла свою руку к его, незаметно прикоснулась к ней и сжала. Как маленькие дети держатся за своих отцов, подсознательно требуя защиты, так же держалась и я. От изумления он растерялся и оставил свою горячую ладонь в моей — ледяной. Тело больше не горело, оно застывало, как вода на морозе — медленно, но верно.

— Помогите…

— Еще раз? — он сердито ухмыльнулся.

— Да! Еще раз!

— Я выполнил свою часть, а ты… подвела. Нет, во многом и порадовала, но в главном — подвела. Я предоставил тебе помощь! — его гнев был непритворным. — Ты её сейчас на груди носишь!

Мой голос зазвучал увереннее:

— Забрали вы у меня больше.

Последовала многозначительная тишина.

— Я искал и нашел способ, как… помочь им, — он посмотрел на мой живот, — и тебе. Но платить придется дорого, леди Малфой. Нам обоим. Я чувствую это и не обманываю. Что ты дашь взамен? Что у тебя есть такого, что поможет мне пережить то, что я… испытаю?!

— Всё.

— Хорошая цена, справедливая, — но он все еще колебался. — Главное, не забудь о ней… — я не кривила душой, и от него подобного не дождалась.

Зло не выглядит таковым, когда оно рядом, а граница между ним и светом — ты. Вот и Риддл выглядел живым и близким: на его кожу падали нежные закатные лучи, отражаясь в выразительных и чуть раскосых глазах, играли бликами в темных волосах, освещали его фарфоровую кожу, даруя ей каплю жизни, а венка на его запястье билась под моими замерзшими пальцами почти беззащитно. И почему-то именно она, та тонкая и еле слышно пульсирующая венка, подсказала мне, что я только что купила себе жизнь…

Он взял мою руку, погладил её чуть выше запястья и сказал:

— Какая хрупкая…

Волдеморт зажмурился, а в комнате задрожали стекла и мебель. В ту же секунду я закричала от боли, пронзившей моё сознание, мою душу, мою плоть. Хотелось броситься в пропасть, в надежде, что встречный поток воздуха хоть немного остудит адское пламя, сжигающее меня изнутри! Одновременно с раздирающей болью, проникающей в каждый уголок моего тела, в него проскользнуло что-то еще, но приятно холодное и ласковое. Сквозь пелену слез я увидела на своей руке сияющий рисунок, покачивающийся на моей коже, словно на волнах — серебряная змейка, метка Темного Лорда. Она лишь отдаленно напоминала неаккуратные отметины Пожирателей близкого круга, моя была красива, нежна и изысканна. Я сразу же ощутила в ней друга, а не врага. Её глазки-бусинки сверкали, и чудилось, что сверкали радостно, маленький раздвоенный язычок вихлял из стороны в строну, а чешуя сверкала всеми оттенками изумрудного и синего.

— Это часть меня, моей силы, — он несколько раз разжал и сжал кулак, разминая затекшие пальцы, сдавленные моими. Не уверена, что он чувствовал неудобство, его плоть не ощущала боли — последствия бессмертия и бездумного обращения со своей душой, но даже такому живущему, но не живому, хотелось причислить себя к людям. А может, просто вспомнить себя таковым…

— Мы будем жить?

— Полагаю, что будете, — я ощущала то же самое.

В меня потоком вливалась чужая сила, и мне было наплевать, что самый темный волшебник всех времен и народов поместил в меня частицу себя. Помилуйте, по сравнению с жизнью — это такой пустяк!

Кулон он мне подарил. Навсегда. Спустя годы я передарю украшение с кровью Лорда сыну. Он будет носиться с ним по зеленой лужайке, сбивая старшего брата с ног, и просто лопаться от счастья и гордости, а я буду смотреть на своего ребенка и понимать, что дар был ценным, а даритель — щедрым. Потому как цена Волдеморта, ужасная для него, но честно заплаченная за так необходимого ему крестника — любовь к нему. Всепоглощающая, безграничная, ломающая всё и всех на своем пути. Она будет едва ли не сильнее, чем отцовская.

Слова Дамблдора о её силе найдут себе подтверждение, жаль только, забыл уважаемый Альбус упомянуть, насколько страшная это сила. Что тут можно сказать? Хорошо, что директор не дожил, иначе ему собственная жизнь показалась бы бестолковой и неудавшейся. Ведь десятки лет назад у него, как оказалось, был шанс не допустить множества бед и кровопролитий, и докопаться до той ничтожной, но важной толике света в глубине звериной сущности своего одаренного студента. Шанс был упущен, свет исчез, никем не зажженный, и все войны были проиграны…

Двери с грохотом распахнулись, и в комнату вихрем влетела Алексия, ослепив меня блеском своих тяжелых черных волос. Но вот что поразило — увидев, кто сидит в кресле напротив камина и разглядывает мое лицо, уже вернувшее себе легкий румянец, она не поинтересовалась личностью визитера, не застыла и не пала ниц в порыве благоговения.

— Ой, Том! Вы вернулись! — и, посмотрев на меня, добавила. — Вы нашли ту часть заклятия, да?! Я же вижу, что нашли! — девушка завизжала от радости и, забравшись на мою кровать, несколько раз на ней подпрыгнула, чуть не сломав мне обе ноги, за что получила от меня увесистый удар подушкой по мягкому месту и самую искреннюю, пусть и измученную, улыбку на свете. Возвращаясь к благопристойному поведению, то есть, слезая обратно на пол, она воспользовалась Лордом в качестве опоры. Да, он сам галантно подал ей руку, да, кроме него опираться было и не на кого, но как же Алекс светилась, как трогательно зарделась, как была польщена! Они соприкасались телами дольше, чем разрешали правила приличия, а Риддл, самодовольно усмехаясь, смотрел в её огромные глаза, будто внушал их очаровательной владелице свою власть над ней. Подобное не требует объяснений, и так все предельно ясно…

— Я уже ухожу, дамы. Премного благодарен за столь приятное общество, — уверена, он это не обо мне говорил, — но дела не ждут! Угнетающая у нас в стране обстановка сейчас, весьма угнетающая. Посему позвольте откланяться, кое-где требуется моё присутствие… — Риддл и вправду церемонно поклонился и ушел творить свои зверские расправы над провинившимися и просто неугодными. Я еще раз подумала, что не входить в число его противников — удача, цены которой не сложить. Он эффектно исчез у выхода, не шагнув и за порог. Показываться в своём истинном обличии в его планы не входило. Мы не услышали даже хлопка аппарации, вот для кого и всякие там карантины, и глупые барьеры — пустой звук. Темный Лорд только набирал силу, но уже тогда, такой, он был непобедим.

Кисси, плохо соображающая от неуёмной радости, была послана собрать пьянствующих Малфоев и доставить их в дом, ко мне. И хоть душещипательного прощания удалось избежать, аналогичную встречу я проигнорировать, разумеется, не смогла. Люциус зашел, но не остановился посреди комнаты, изменив своей привычке, а на ходу скинул одежду, обувь и лег рядом, прижавшись ко мне всем телом. По его лицу скатилась скупая мужская слеза, он дышал мне в затылок и был счастлив тем, что живет в этот самом моменте, и что живет не один, а со мной. Заслуживали ли мы счастье? Думаю, да. Но только не общепринятого и всем заметного, а своего собственного, сокровенного, выстраданного. На двоих. И плевать мне было на весь мир, его проблемы и свои деяния, просто хотелось вот так согреваться в объятиях мужа целую вечность…

Я не заметила, как вошел Драко и сел в кресло, в котором еще недавно сидел Лорд и рассуждал о своем поступке, явно считая его лишенным здравого смысла. Муж заснул, обхватив меня руками, но я смотрела на парня, ничуть не стесняясь того, что чуть ли не укрыта телом его отца. Храпящим телом, кстати. Мы улыбались, но Драко еще и сердился, отчего его брови хмурились. Странное дело, но в тот миг страстно захотелось, чтобы дети походили на своего отца и брата, чтоб уж если семья, то настоящая, единая во всем.

— Ты должна была нас позвать… — сказал он мне одними губами, не желая будить Люциуса.

— Прости…

— На тебе метка?

— Да.

— Мне жаль, правда.

— Ты что! — мой голос взлетел ввысь, и муж прижал меня к себе посильнее. Уже тише я добавила: — Это, это… прекрасно! Она такая ласковая, она живет!

— Кто?!

— Змейка!

Драко откинул голову на самую спинку кресла, потянулся и посмотрел в распахнутое окно, на чистое звездное небо, чарующее своей безмятежностью.

— Пусть будет прекрасно, Гермиона, пусть будет… — шелест его тихого голоса слился с шелестом листвы, и слова вышли настолько неслышными, что я предпочла сделать вид, точно и не услышала ничего, ведь я была уже не согласна с ним, абсолютно не согласна! В парне, наряду с полным подчинением семье, Темному Лорду и своей природе, имелось какое-то необъяснимое второе дно, мешающее ему жить легко и сладко. И я приложу массу усилий, чтобы искоренить в нем эту вторую мораль, я не дам ей созреть, и тем самым не дам другу мучиться от угрызений совести и мерзких, тошнотворных сомнений!

А я знаю, что они именно такие, отлично знаю…

* * *

Под утро у меня начались преждевременные схватки. Боль вновь вернулась, но стала иной — долгожданной. Малфой-менор переполнился лекарями и тишиной. Кроме врачей и меня никто не шумел, не кричал, не говорил. Здоровье не успело вернуться с полной силой, и страх возвратиться к тому, с чего все началось — к отчаянию, не покидал. Малфои заперлись в кабинете Драко и затаились в мучительном ожидании. К моему ужасу, перерывы между схватками не становились короче, дети вертелись постоянно, мешая зафиксировать их положение, и ко мне вовсю применялась магия, уже не такая смертоносная, но все равно ощутимо бьющая по организму.

Я кричала и била кулаками по постели, не зная, что еще можно сделать, чтоб хоть как-то совладать со своим телом и помочь сыновьям. Мысленно я убеждала себя, что буду сильнее, что смогу, что все будет хорошо, но с каждой минутой уверенность испарялась, словно роса под лучами солнца. Мои муки длились около семнадцати часов, и я сто раз пожалела, что не умерла раньше. Какие только проклятия не сыпались в адрес мужа, и как только не поносилось имя Лорда, позволившего такому произойти! Страшно вспомнить. Я исцарапала себе ладони и лицо, искусала губы, потеряла море крови, но родила. На руках у медсестры заплакал только один малыш, но живы были оба.

Люциус поднес ко мне детей, бледных, маленьких, сморщенных, выстраданных, моих, а я ничего не почувствовала. Ничего. Будто звоночек из будущего так тихо прозвенел у меня в голове, ненавязчиво намекая — не всё так просто, не всё…

Долгие мучения все же притупили боль, а долгие надежды ослабили радость, если вообще не растоптали. Вот так, вот такая я мать.

— Они прекрасны… — умильно шептал муж, чем раздражал меня неимоверно. Не видела я в них ничего прекрасного, абсолютно. Внезапно сердце все же обрадовалась, но лишь тому, что младенцы, которым всего-то от роду час, походили на своего отца, как две капли воды. Белые волосики уже не были просто пушком, а глаза выглядели не просто серыми, а почти белыми, границу в них можно было разглядеть лишь благодаря тонкой и более-менее темной кайме радужки. Ничего от меня, ничего. Еще и внимательно так смотрели, даже их взгляд е показался мне таким же пронизывающим и недобрым, как и у мужа…

«Может, если бы времени с ними больше провела, может, если бы подержала…» — успокаивала я себя. Но руки не поднимались, я была опустошена и духовно, и физически. Если бы все то, что я ощущала в ту самую минуту, было бы чьей-то местью, её можно было бы смело назвать удивительно извращенной, не хуже, чем моя, свершенная руками Перси.

Так тяжело, как рождались мои старшие дети, ведьмы не рожают. Свою роль сыграла беснующаяся магия, содранное Невиллом кольцо, многие ужасы и беды, о которых я прознала, да и участвовала в них лично, будучи на сносях, бездна гложущих сомнений и моя нечистокровность, ненависть к которой просыпалась во мне с каждым прожитым днем. Дети были со мной все это страшное время. Они знали обо мне не меньше, чем я сама, и, к своему стыду, новоявленная мать смотрела на них с опаской, к тому же еще гадая — кто же из этих двоих станет тем холодным и цепким ребенком из кошмара, посланного Нарциссой? И что случится с тем, который лучше, по словам того, который хуже? И как я смогу различить подобную грань? И нужно ли различать?

То не были мысли любящей мамы, то не были мысли даже просто хорошего человека, и я с каким-то безумным наслаждением осознала, что не являюсь хорошей. А раз так, значит, нет надобности поступать, как велит несуществующий, но когда-то мной честно соблюдаемый кодекс «хороших» волшебниц, «настоящих» друзей, и «истинных» гриффиндорцев. И терзаться по этому поводу тоже нет причин. Гермиона Малфой себя оправдала точно так же, как и Джинни Уизли в Больничном крыле Хогвартса, куда я попала безмерно счастливая оттого, что вынашиваю в себе новую жизнь, являющуюся не только моим продолжением, но и продолжением бывшего моего противника, но вечного врага моих прежних лучших друзей. И куда оно ушло, то воздушное и сладкое счастье?

Звенящий от радости голос вывел меня из оцепенения, и я перевела взгляд на сияющего супруга.

— Ты покормишь?

— Что?

— Детей покормишь?

— Да-да, если смогу, руки слабые… — молока у меня было в избытке, хватило бы и на троих младенцев, но вот охоты кормить немного. Смешно причмокивающие детские губки вызывали только одно желание — отнять грудь. Всё еще придет в норму, я заставлю себя любить сына, он же будет любить меня так сильно, как только будет способен, но в памяти навсегда останется это противное чмоканье…

Приложив к груди второго ребенка, того, кто непрестанно пищал, я кожей своих ладоней почувствовала жар, исходивший от него.

— Люциус! — закричала я.

Муж не успел далеко отойти и ворвался почти сразу.

— Он горит!

Я передала ребенка супругу и тот, постояв минутку в задумчивости, положил его в кроватку и взял на руки второго.

— У этого тоже тело горячее…

Колдомедики, собранные в еще более широком своём составе, вынесли вердикт — братья борются друг с другом за жизнь, у них одна магическая сила на двоих. Забрать её у одного и отдать второму нереально, столь грубое вмешательство на данном этапе лишенного магии убьет, а спасенного сделает или инвалидом, или же, что еще хуже, умалишенным.

— Победит сильнейший, леди Малфой, мне искренне жаль, крепитесь… — отчетливо и громко выговорил молодой высокий доктор, заменивший в семье Чичивиуса. Этот лекарь мне нравился больше — он никогда не врал и не заискивал. Доктор Лайнус будет верой и правдой служить нам еще долгие годы и, скорее всего, после них тоже. Хотя я и не догадываюсь даже, что же будет после.

— Можно что-то предпринять? — прохрипела я севшим от ужаса голосом.

— Нет.

— Я слышала, вы дружны с Северусом Снейпом? Это правда?

Мужчина замялся и присел на краешек табурета у моей кровати.

— Ну… Можно ли с ним дружить? Мы так, иногда встречались, ведь я тоже член Ассоциации Зельеваров и наслышан о его умениях, — Лайнус провел огромной ручищей по густой каштановой шевелюре. — Но если вы о том, спрашивал ли я его о возможности чем-то помочь в такой ситуации, то он… не знает. Я только что от директора, еле нашел адрес, потом все эти трущобы… Он до сих пор там живет.

— Не хочет? — констатировала я.

— Не знает! — начал сердиться доктор.

— А если его убедительно попросить?

Молодость еще бурлила в жилах этого дюжего мужчины, и он повел себя довольно смело, уточнив:

— Пригрозить смертью, хотите сказать?

— Верно!

— Я, конечно, не претендую на доскональное знание личности директора Снейпа, но не думаете ли вы, что для него нет особой разницы — жить или умереть…

— А вы точно не друзья?

— И почему вы себе такое в голову вбили?! — возмутился доктор.

— Потому что вы хорошо Северуса изучили, очень хорошо…

Полагаю, профессор знал, но не сказал.

К числу добрых самаритян его причислить трудно, а угрожать — бесполезно. И кем прикажете угрожать? Гарри, единственным нетронутым хоркруксом Лорда, целостность которого не дает ему окончательно воплотиться в полукровку Риддла? Не знаю и поныне, за что отвечает та его часть души, заключенная в Поттере, но именно она обеспечивает неприкосновенность Мальчика-Который-Однажды-Выжил. На жизнь парня покушаться запрещено, его даже в сражениях щадят, по указанию Лорда и какой-то там выдуманной им пользе от «поверженного» героя. Я могла бы уничтожить Гарри в два счета, рассказав его боевым товарищам о таком нюансе, способном ослабить Темного Лорда. Но навредить Волдеморту?! Да ни за что. Кем тогда? Кто в жизни Снейпа ему дорог? Нет таких, а кто был, тот уже давно мертв. Настолько давно, что и останки его сгнили в сырой земле.

Ярко вспомнилась колдография Гарри, на которой запечатлены его родители, еще совсем юные и счастливые. Лили Эванс — хрупкая, сильная, красивая. Женщина была наделена самой могучей силой в мире — материнской любовью. Я наивно считала, что это легко и естественно, и что я буду наделена ею сполна, а оказалось — нет, не легко. По крайне мере, не всегда. Ну что ж, преклоняюсь, что мне еще остается?

Люциус больше суток взгляда не отрывал от колыбели, парящей в спальне по кругу. Кисси еле слышно ступая, ходила за ней следом и напевала детям старинную кельтскую колыбельную. Драко больше напоминал растерянного первокурсника, причем не слизеринца, а пуффендуйца, настолько ошарашенным, напрочь лишенным привычной малфоевской мимики, выглядело его лицо. Алексия, держа на руках сладко посапывающую Сюзанну, наведывалась ко мне не реже раза в час, и даже Белла, по непонятной всем причине, кружила исключительно на втором этаже — поближе к младенцам. Ну а я переживала, ничего особенного, просто переживала…

Детям в волшебном мире не положено умирать безымянными, считается, что так их не смогут найти родные по ту сторону бытия, и они навсегда останутся одинокими. О таком мне поведал Блейз, затесавшийся в наш узкий круг в качестве поддержки Драко, сам себе не веря, что поддерживает своего наглого блондинистого однокурсника. Между прочим, Забини волновался едва ли не больше меня, и это было воистину трогательно. В его жизнь горю только предстояло войти, и пока он боролся с моим.

Габриэль и Патрик — именно такие имена я выбрала своим детям. Варианты мужа я с негодованием отвергла, пусть на внуках изгаляется!

Мне регулярно докладывали, какое имя высекает магия рода на черном надгробном камне, появившемся, как оказалось, сразу после появления младенцев на свет, но не в самом склепе, а возле него, там, где похоронены сотни Малфоев, не проживших достаточно, чтобы удостоиться чести покоиться подле столпов столь знатной фамилии. Надпись менялась раз десять — то Габриэль, то Патрик, потом снова Габриэль, и вновь Патрик. В результате такой туманности провидения, слабели и медленно погибали оба.

Когда у малышей замедлился пульс, и появилось хриплое, прерывистое дыхание, Кисси доставила мне скромный, ничем не примечательный конверт, а в нем, уже знакомым мне почерком было начертано всего два судьбоносных слова:

Избери одного, он выживет.

Все уже давно осознали столь ужасную правду, но облек её в слова только Риддл. Если в жизни всегда есть выбор, и тут Северус прав, то в смерти его нет, а над моими детьми кружила именно она — смерть.

— Нет! Никогда! — прочитав записку, муж зашатался, как слабое деревце под напором урагана. От него я подобного не ожидала. Что они все, сговорились быть душевнее меня, что ли?! — Драко, скажи ей, не молчи! — Люциус искал поддержки у сына, а значит, отчаялся.

— Отец, но они оба умрут! — парень склонился над колыбелью и не спешил отнимать свой большой палец у Габриэля, который тот схватил, а отпускать то ли не хотел, то ли уже не мог от слабости.

Еще час, и решение, принять которое означало убить не только своё дитя, но и саму себя, было принято. Казалось, что выход из гибельного лабиринта найден, но я забыла, что обычно такие выходы ведут в еще более страшный тупик…

Никто, ни Габриэль, ни Патрик не превосходил брата по силе. Мы перепроверили раз сто, в надежде очистить свою совесть хоть на самую малую толику, если это вообще было возможно. После последовавшего за всеми этими манипуляциями гробового молчания, я внимательно посмотрела в глаза мужу, потянулась к нему, полулежа на кровати, и крепко обняла. Затем попыталась поймать взгляд Драко, постоянно от меня ускользающий, и решилась. Я сделала им подарок в расчете на будущее. Не хотелось мне обрекать мужчин на подобный выбор. Чужих убивать нетрудно, еще и руководствуясь приказом или надобностью, а вот сына или брата — намного сложнее! Прочим я не доверила нашу судьбу, и потому наказала именно себя.

— Помогите мне встать. Драко, ну подойди же… — парень кинулся ко мне и я, схватившись за его шею, встала, доковыляла до колыбели и ткнула пальцем с рунным кольцом на того, кто, по моему мнению, мог быть сильным и выносливым. Так всем показалось, со стороны. На самом деле я подошла, зажмурившись, прекрасно зная, что мой выбор уже сделан мною же где-то на просторах вселенной, и от меня уже ничего не зависит.

— Теперь позови Беллу, — объяснений не потребовалось, почему-то все безоговорочно со мной согласились, не задумавшись о самой Беллатрикс, а она возьми, да откажись.

— Нет! — жестко отрезала женщина, развернулась на каблуках и вышла. Будто никогда детей не убивала, тоже мне, непорочная нашлась. Если бы подо мной разверзлась земля, удивление не было бы более сильным. Пришлось начать переписку с Волдемортом и попросить Блейза, бледного от такой своей роли, сбегать в подземелья и переместиться в замок Слизерина вместе с моим письмом, содержания которого я вам не расскажу, никому и никогда не расскажу. Малфоев я отчего-то берегла, может, подобным образом рассчитывала заслужить побольше их любви? Не знаю, догадались ли они о такой моей странной заботе…

Забини разрешение принес, Беллу отыскал, и та, глянув на меня осмысленно и печально, то был единственный раз, когда она так посмотрела, сказала:

— Уходите. Все!

— Я останусь, — со мной она спорить не стала.

— Кто?

— Этот, — моя жгучая благодарность к безумной в своём одиночестве и своей жестокости женщине не будет знать границ, но я словом не упомяну при ней о сегодняшнем дне. Ей пришлось несладко, да простят меня все, ею замученные, но Беллатрикс Лестрейндж способна что-то ощущать или понимать. Это не чувства, это не душа, это блеклая память о том, каково это — быть нормальной, счастливой, юной, любимой.

— Авада Кедавра! — одна секунда, один тонкий изумрудный луч и всё. Один мой ребенок отмучился. Маленькое тельце дрогнуло в последний раз, и Патрик навсегда покинул этот так беспощадно обошедшийся с ним мир и свою мать. Если верить Нарциссе, его забрали Свободные, и с ними ему хорошо. Но я не верю. Я уже давно весьма недоверчива.

Похороны мне удалось пережить в здравом уме. Лил холодный дождь, и земля, укрывающая под собой маленький гробик, больше напоминала жидкий грязный кисель. Ветер сбивал с ног, а в небе сверкали молнии. Люциус сгибался, но не от погодных условий, а от горя. Он мог горевать, и Драко мог и, о ужас, Белла могла, пряча черные глаза от всех! Да все, собравшиеся у могилы, могли. Всхлипывал даже Грэгори, украдкой утирая смешанные с дождем слезы. Видимо, представлял на месте Патрика обожаемую Сюзанну, ведь сестра ему жизнь осветила лишь одним своим существованием. Я же стояла с прямой, как жердь спиной, и хотела плакать, очень хотела, но у меня не получалось.

После церемонии я зашла в большую богато обставленную детскую, предназначенную явно для двоих, посмотрела на пустующее место у кроватки со знаком Слизерина на боковой стенке, откуда недавно была убрана такая же для Патрика, заплакала, наклонилась над Габриэлем, все также молчащим и не издающим ни звука, и тихо-тихо прошептала:

— Я буду тебя любить, но знаю, что это ты у меня его забрал, и я в курсе, что выбор неверный. Так и знай! Слышишь меня?! — ребенок весело угукнул, словно соглашаясь. — Если будешь хорошим сыном, я буду хорошей матерью, договорились? — Габриэль еще раз угукнул. Вполне возможно, он меня понял, и мы действительно заключили тогда своеобразный договор, а может просто показалось…

Но как бы горько ни было, я решила не проливать слез по тому, кто уже в земле, пока не отомщу тем, кто отправил его туда. Время для скорби появится после. Я нутром чувствовала, что виновный жив, и оправдать его жизнь у меня не получалось, но я бы с удовольствием оправдала его смерть. Потому, спустя три мучительных дня после похорон я, под руку с заботливо поддерживающим меня мужем, прибыла в Азкабан. Перед огромными мрачными воротами, охраняемыми сотнями солдат, постелили зеленую дорожку, и встречать нас вышел сам главный смотритель.

— Какая честь для меня, вы с супругой, лорд Малфой! Чем обязаны визиту, позвольте поинтересоваться? Нового постояльца нам прочите, кого-то известного, или так, просто плохого человека? — мужчина усмехался и жадно потирал руки в надежде, что мы все же обрадуем его какой-нибудь любопытной новой жертвой, и жернова этой воистину кошмарной и бесчеловечной темницы вновь разотрут в прах чьё-нибудь сознание и душу. Ему в удовольствие.

— Нет, Рамиль, мы с визитом, но не к тебе. И вот еще, держи постановление, — именно эта бумага станет последней, полученной от меня Уизли.

Уже через десять минут я непроизвольно, сама того не замечая, царапала ногтями полусгнившую на вид, но крепкую в действительности древесину мощной двери с маленьким решетчатым окошком, ведущим в камеру Чарли Уизли. Прильнув всем телом к сырой шершавой поверхности, я часто дышала и всматривалась в ничего не выражающее лицо когда-то сильного мужчины. В уголке его рта собиралась слюна, он смахивал её рукой, а она собиралась снова и снова. Язвы на теле, рваная одежда, местами выпавшие волосы — результат негодного питания и отсутствия солнечного света, ведь камера находилась на этаже ниже уровня земли. Передо мной, на каменном грязном полу, среди кучи зловонных объедков сидела оболочка. Не человек. Дементоры постарались. Они могут.

Разочарование захлестнуло с головой.

— Ты от меня не уйдешь! Не уйдешь! — дико орала я и отбивалась от сильных рук супруга. — Ты узнаешь, почувствуешь! — меня пытались оторвать от решетки, в которую мои пальцы вцепилась мертвой хваткой, но в тот момент я была сильнее. Во мне кипела уже не злоба, а чистое зло. Хотелось отомстить не столько за сына, сколько за себя, за то, что со мной произошло, за то, какой я стала, за испытанную нелюбовь к родным крохам, за всю боль! И уже неважно, имел ли Чарли к ней отношение, или не имел.

Его, конечно, казнили. В специальном отведенном помещении нижнего яруса. По моей просьбе убивали его не Авадой. Пожиратели изобрели новый способ, гораздо более наглядный и мучительный. Приговоренному разрезали запястье, и уже оттуда, с каждой каплей крови, из него уходила жизнь. Считалось, если маг раскается и признает свою вину, его помилуют. Но помилования за все время произошло всего два или три, а вот убитых таким образом насчитывалось великое множество. Железное кресло с высокой спинкой, яма под ним, предназначенная якобы для сбора крови и вливания её обратно владельцу, в случае чего. Когда к нему через весь зал вели Чарли, громыхавшего тяжелыми кандалами, я в очередной раз неприятно поразилась его отсутствующему и немного детскому взгляду. Он озирался, выискивая вокруг хоть что-то знакомое, и на долю мгновения задержался на мне. Я затаила дыхание в предвкушении «того», всё осознающего взора, которого так ждала, но поняла, что посмотрел он не мне в лицо, а на яркое лиловое платье, его я предпочла черному. Мог такой ошметок личности ощутить всю полноту моей мести? Нет, не мог. Он умер быстро, а я осталась жить дальше. Уведомление родителям о смерти сына, стоя у стойки в канцелярии Азкабана, леди Малфой отсылала уже почти лениво…

Поплакав для приличия на плече Люциуса, довольного не меньше моего, я вместе с ним прошла все по той же парадной дорожке, только в обратном направлении, и аппарировала в Малфой-менор.

* * *

Пройдет неполный день, и окружающие люди поймут, что мой хохот и танцы в обнимку с плачущим, наконец плачущим сыном — не признак переутомления. Я сошла с ума. Рассудок просто помахал мне ручкой и покинул свою хозяйку. Реальность мной не воспринималась такой, как была. Повсюду мне чудились Корнеры, размножавшиеся в моем воображении с пугающей скоростью. Я рыдала ночами над мужем, потому что мне казалось, что он не дышит, отравленный хитрым ядом Северуса, я вскакивала в полночь и кидалась в детскую рядом со спальней, услышав плач сына, который обычно крепко спал в такие минуты, видимо, мне чудился писк покойного Патрика. Мерещилась мне и Полумна, поющая тихим голосом заунывные песни, и обескровленный Чарли, и окровавленный Симус, и отвергнутые родители, и Рон, протягивающий мне букетик фиалок на день Святого Валентина в Хогсмиде, да много еще кто беспрепятственно посетил тогда мой воспаленный мозг. Домашние меры и такое же лечение не давали результата. Мое безумие было клиническим и требовало срочного вмешательства колдомедиков в лимонных халатах. Меня поместили в больницу Святого Мунго тайно, под покровом темноты, и о пребывании супруги лорда Малфоя в палате для особо важных «гостей» знали только главные лекари и семья.

Больше трех месяцев меня пичкали всевозможными зельями, применяли очищающие разум заклятия, выхаживали и всячески старались вернуть меня в ускользающий реальный мир. Состав посетителей со времени моего пребывания в Королевском госпитале расширился. На этот раз я не возражала ни против Драко, ни против Алексии или еще кого, но не потому, что была не против, а потому что не могла говорить. Я днями сидела в плетеном кресле-качалке, аккуратно сложив руки на коленях и молча уставившись на белую стену.

Лечение не прошло зря, не даром ведь кто-то придумал больницы, и по прошествии доброго десятка недель я встретила мужа, как обычно проведывающего меня по вечерам, такими словами:

— Я соскучилась по сыну, забери меня отсюда, мне уже лучше… — правдой было только последнее.

— Ты уверена? — с надеждой в голосе поинтересовался супруг и вопросительно вскинул бровь, все еще не веря в такие изменения.

— Уверена, Люциус, абсолютно уверена!

Мужа не пришлось долго упрашивать. Он устал, от всего устал. Ему хотелось привычного течения жизни, обязательных совместных завтраков и ужинов, хотелось видеть спокойного Драко и угукующего на моих коленях Габриэля, хотелось пререкаться с несговорчивой женой по утрам и мириться по ночам. Хотелось ходить к Лорду на собрания не с отчетами о моем самочувствии, а с демонстрацией своего владения политической ситуацией в стране, в конце-то концов!

Я пропустила не только свой двадцать первый день рождения и годовщину официального признания обществом власти Волдеморта. Я не застала того момента, когда и моя скромная персона, стараниями того самого Волдеморта, стала фигурой на политическом небосклоне Британии — меня ожидало место члена Визенгамота. Пропустила появление пророчества о ребенке, рожденном шестого сентября 1999 года, гласившее о приходе нового спасителя страны в помощь Лорду. Ну, это я его так интерпретировала, может в нем и о другом говорилось, Риддла понять совсем не просто. Да и вообще, всё текло своим чередом — Габриэль набрал вес и без материнского молока, Драко работал, Алексия занималась дочерью, Пожиратели окончательно подавили сопротивление и наказали виновных в Зеленой битве, Кэрроу стал дедушкой, а Кисси успешно руководила хозяйством в единственно родном для меня доме. Придя в себя от нахлынувшей со всех сторон повседневности, я уяснила, к счастью, что мой конец еще не настал, и до него долгий путь, одобрят который немногие, но зато именно те, кто мне дорог!

Я сама себе стала и жертвой, и палачом, сожгла дотла собственную душу, на собственной шкуре познала и рождение, и смерть — но это все сделало меня сильной, жесткой, и без ума влюбленной в жизнь…

Меня подташнивало с самого утра. Ужасно хотелось есть, пить, и не видеть ничего вокруг, но зал № 10, располагающийся на нижнем этаже Министерства, был переполнен волшебниками и волшебницами, жадно вслушивающимися в каждое моё слово. Я — почетный член судейской коллегии Визенгамота — решала судьбу сквиба, и поражала всех не моя персона, представляющая интересы Темного Лорда уже довольно давно и успешно, а именно тщедушный перепуганный мужчина лет сорока, прижатый увесистыми цепями к своему стулу посреди большого темного зала. Он был первым судимым «не магом» в истории Британии. Зрители ждали вердикта, я ждала обычного конца.

Его ужас перед неизбежным меня не трогал. Ведь этого человека использовали, чтобы убить жену нечужого мне человека, ни в чем не повинную жену, почти девочку. Заклятием в спину, из-за угла, после того, как она купила чудесные летающие паровозики моему сыну! Близилось Рождество, а Алиса души не чаяла в Габриэле. В её небогатой, но многодетной семье было пять девочек, а она, самая младшая, была шестой. Все годы главным подарком для её родных был праздничный стол, и то, в лучшем случае. Видно, поэтому, выйдя замуж за состоятельного молодого человека, она не могла остановиться в своем безграничном желании радовать других. Девушка упала лицом на красочную коробку, на которой вовсю пыхтели разноцветные механизмы, издающие громкий свист. Её окаменевшее в снегу и обескровленное тело, словно защищающее собой так и не врученный подарок, благодаря нему и обнаружили. Уж очень пронзительны были звуки…

Блейз выбрал жену сердцем, он смог вырваться из цепких объятий условностей и стать счастливым, пусть и на такое короткое время. Парень представлял нам свою большеглазую кудрявую малышку и сиял от любви, такой любви, какую только в книгах можно встретить. После веселой свадьбы, на которой родители и сестры Алисы жались поближе друг к дружке, оробев от такой роскоши и внимания, Забини изменился. Ему, карьеристу и ловеласу, словно билет в другую жизнь дали. Билет, способный изменить его в ту сторону, о какой я уже и мечтать не смела — в лучшую. Он прокомпостировал этот билет, сел на своё место, ожидая свою очаровательную вторую половинку, но так и не дождался. И, как вы понимаете, в одиночку не отправился. Жены у него еще будут, но с того погожего морозного дня он теперь всегда будет первый в бою, плечом к плечу с Беллатрикс.

Кровь Алисы Забини, на месте перелитая сквибу, в проникновении в особняк не помогла, не на того напали. Хозяин уже давно обезопасил территорию, прилегающую к его дому, и обезопасил надежно. Враги были убиты на подходе, и почти все — рукой Блейза. Не буди зло, пока оно таковым не является. Корнер сам создал себе еще одного заклятого врага, видно, коллекцию собирал.

Драко же выбрал жену рассудком. Астория Гринграсс — красивая, холодная, пустая, но не злая, богатая и в полной мере обладающая всеми положенными ей по статусу аристократическими замашками. И на стул она садилась плавно, и рисовала красиво, и беседу о преимуществах и недостатках современного воспитания подрастающего поколения поддерживала великолепно, лишь легким наклоном головы намекая собеседнику, что и он, и беседа, скучны ей неимоверно. Свадьбу они сыграли в сентябре, сразу после дня рождения Габриэля.

Как сейчас помню: новоявленные супруги вместе с напряженным Блейзом и Люциусом сидят в первом ряду зрительной трибуны и тоже ждут. Мужчины знают вердикт, но все равно его ждут, всей душой…

Взгляд снова остановился на Астории. В ней ничего нет, абсолютно! Когда девушка смотрит на своего мужа, она его как бы просто оглядывает, не желая проникать глубже. Она никогда не задает неудобных вопросов, она счастлива, приобретая платье из новой коллекции мадам Малкин, и грустит, когда идет дождь, смеется, когда все смеются, и плачет, когда того требует окружающая обстановка. Но Астория — изящная голубоглазая блондинка с тонкой костью, длинной шеей и царственной осанкой. Она удобна Драко, как может быть удобным любимое кресло, он доволен своим браком, ведь он такой, каким и должен быть союз двух знатных людей. Я не имею ничего против своей невестки, я в сто раз хуже её, тем более, девушка мне чуть ли не в рот заглядывает, воспитанная глянцевыми изданиями, в которых я — просто кладезь мудрости, супружеской верности и настоящая, к тому же еще весьма звездная, леди. Сестра её, к счастью, переубедить не смогла.

— Ты не берешь письмо сразу в руки, эльф отвязывает его и кидает в этот сундучок, уже потом его можешь трогать ты, но только в том случае, если оно не горит красным! Понятно? — я уже битый час объясняла невестке правила безопасности семьи Малфой. Мы стояли на самом верху совятни и тренировались различать неопасные и опасные письма.

У всех еще было свежо в памяти воспоминание о поздравительной открытке Гарри, в которой он честно, своей рукой, вывел корявым и словно «хмельным» почерком всяческие пожелания благ и радостей в день моего двадцатидвухлетия. Но в конце добавил, мол, сильно надеется, что они не продлятся более того времени, пока я держу в руках этот чистенький белый конверт, уж крайне действенное в нем проклятие. Он отчаялся, обозлился, разочаровался. Имел право. Но я не кинулась хватать письмо голыми руками, только лишь завидев его имя на обороте. С чего такая наивность? Я же уже не та добрая Грейнджер, а весьма разумная и почитаемая в высшем свете леди. Причину, по которой он настолько обезумел, необдуманно положившись на столь ненадежный способ расправы со мной, объяснял душный горький запах алкоголя. Гарри пил. Перечитывая доносы, исправно доставляемые в наш дом армией шпионов, я знала о его пагубной страсти. Он сломался. Все мы сломались, но каждый по-своему. Вот только Поттеру это не мешало бороться, ведь армия Корнера множилась, а имя Гарри вновь раздавалось тут и там. В общем, мне сильно повезло, что двумя днями ранее я применила усовершенствованное мною заклятие и повысила качество работы совятни.

— Понятно!

— Что тебе понятно? — строго уточнила я где-то в десятый раз.

— Что можно трогать только голубые, не красные!

Я проводила тоскливым взглядом нестерпевшую накала такой глупости сову, вздохнула и продолжила:

— Их трогать можно, но не нам! Только эльфам и домовикам! Ты опять перепутала…

— Я просто так возбуждена, это так впечатляюще, это так интересно! Это вы придумали, да? Я столько читала о вашем заклинании распознавания, оно теперь занимает секунды! Вы такая умная! — закралось подозрение, что в тех же журналах она вычитала еще что-то вроде «10 способов понравиться свекрови». Вот только не учла, что я ей не гожусь в свекрови, потому, как меня не задабривай, я все равно буду злой! Ведь «10 способов как понравиться молодой мачехе вашего мужа, с которой он учился» еще не изобрели, как я надеялась.

— Цвета!

— А?

Я гаркнула в ответ и слегка топнула ножкой.

— Перечисляй цвета!

Астория вытаращила свои ясные глазки и сосредоточилась так сильно, что я была уверена — ей сейчас хорошо виден кончик собственного носа. Набрав в грудь побольше воздуха, она, словно первокурсница на экзамене, собралась в очередной раз поразить меня своей невнимательностью, но тут, слава Мерлину, не выдержал Габриэль. Он зашумел, завертелся у моих ног, и вцепился ручонками в подол материнского платья.

— На руцки! Домой! Потом учить тетю! Ама-ама! — даже малому ребенку надоело играть с опилками и выслушивать одно и то же снова и снова. Одна польза — его обучать работе с письмами мне уже не придется!

— Он что-то хочет… — задумчиво протянула Астория.

— Кушать! — завопил во всю мощь своих легких Габриэль и попытался схватить недогадливую «тетю» за нос одной рукой, другой цепляясь за мою шею. Вид у него был не очень доброжелательный.

— Всё, Астория, когда будешь письма получать, лучше зови кого-нибудь. После обеда пойдем кухню изучать, договорились?

— Договорились… — она расстроилась.

Не знаю, может, показалось, конечно, но где-то внутри себя я до сих пор уверена, что сын, сидя у меня на руках и упершись взглядом в позади идущую Асторию, показал ей язык. И, судя по тому, как удивленно он приподнялся и оперся на мои плечи, в ответ проказник увидел тоже самое. Дети, что с ними поделаешь? Этой миссис Малфой только на следующей неделе должно было исполниться восемнадцать, от моего двухлетнего сына она ушла недалеко, по крайней мере, в развитии. Но и хозяйкой дома она при мне никогда не станет. Девушка, как оказалось, действительно питала слабость к леди Малфой, пусть и по не совсем понятным причинам. Думала, наверное, что я самая смелая и «романтичная», раз «решилась» бросить всё и выйти замуж за «тайного любовника». Кусочки из газетных цитат, как вы поняли. Хотя что там газеты, писаки выпустили даже мою биографию!

Я готова была аппарировать в Министерство к Люциусу и высказать ему все, что думаю о роли «наставницы» жены его старшего сына — во-первых, во-вторых — дать ему возможность вдоволь потискать обожаемого младшего сына, а в-третьих — объявить, что младшим ему быть еще около шести месяцев. Я опять-таки была беременна, во второй, но не в последний раз. Ох уж эти кольца и моя метка! От сочетания всего вышеперечисленного у меня хватит сил родить еще не одного ребенка.

Мы подозревали, конечно, и вчера вечером Люциус меня спросил, лежа на кровати:

— Ну?

Я пробурчала ему из ванной.

— Не знаю, вроде да…

— Вроде? — забеспокоился супруг.

— Завтра утром Лайнус скажет точно!

— Ты сразу ко мне потом, ладно?

— Ладно!

Мне не сильно хотелось иметь еще детей. Объяснять, почему — глупо, вот и не буду глупить. Я и Габриэля-то только выкормила, а тут… Тем более, он, Габриэль, все еще вызывал во мне смешанные чувства. Маленьким его любили все. Он влюблял в себя с первого взгляда. И это несмотря на то, что улыбался редко, говорил еще реже, а других детей, к которым его как-то в гостях подсадил в манеж муж, чуть не убил стихийным выбросом магии. Одному малышу, внуку Кэрроу, пришлось руку Костеростом лечить, но совсем не магия сына её покалечила, а тяжелые золотые часы, которые он обрушил на беднягу, не поделив с ним мяч. Удар был выверенным и прицельным. Я люблю сына, но не сильно. И ничего не могу с собой поделать. Габриэль это знал с первых дней жизни, и никогда не тянулся ко мне с такой щенячьей нежностью, как, например, к старшему брату или отцу. Хотя ни слова упрека я от него не услышу и спустя годы. Меня он будет обожать, но настороженно, и, каждый раз целуя, будет деликатно спрашивать разрешения, чтобы я не рассердилась в ответ на такие ненужные мне проявления чувств, в общем-то, довольно бесчувственного, жестокого и, если уж совсем откровенно, нелюбимого сына.

Но это я не хотела детей, а вот Алиса мечтала подарить жизнь ребенку своего самого любимого на всем белом свете человека…

Её смеющееся лицо и перекошенное от злобы, оттого потерявшее всю свою «сладкую» красоту лицо Блейза, вытолкнуло меня из глубин памяти и я, не дождавшись ответа на мною же поставленный обвиняемому вопрос, твердо произнесла:

— Помилование невозможно! Вам выносится смертный приговор. Прошу приставов переправить вас в Азкабан с целью его исполнения. Немедленно! — добавила я, заметив, что парочка членов коллегии удивленно переглядывается. Но кто бы осмелился возразить поверенной Риддла?

Я с наслаждением скинула с себя сливовую мантию и поспешила к зрительской трибуне — попытаться отговорить Забини следовать за жалким орудием Корнера и наблюдать его муки, ведь поцелуй дементора, обязательный в таких случаях, я отменила, как излишне смягчающий саму суть наказания. Мне удалось переубедить парня, он со мной согласился. В ту же секунду, как он кивнул, я пожалела о своем порыве. Мне наглядно продемонстрировали, что быть лучше, чем я стала, можно, пусть и трудно. Драко поддержал меня, а Люциус накричал. Его-то как раз чужие страдания не волновали, он их слишком много видел. Да они настолько ему приелись, что не вызывали даже желанного прилива адреналина! С каждым годом он становился все более беспощадным и равнодушным. Люциус Малфой хороший семьянин, воспитанный человек, и просто отличный убийца…

— Что ты себе позволяешь?! Ты молодец, конечно, что запретила затягивать… гм… с расплатой, но не позволить ему видеть? Ты себя вспомни! — муж забыл об остывающем на тарелке ужине, стучал вилкой по бокалу красного вина на высокой ножке, и отчитывал меня за неподобающее поведение.

— Он сам отказался…

— Да отец, перестань на неё кричать, этот сквиб и так уже поплатился за свою глупость!

«Нет, Драко! Нет, друг мой, не смей думать о подобном, это плохие мысли, они не должны быть твоими…» — во мне кричал внутренний голос.

Его черты лица за прошедшие годы стали острее, блеск в глазах еще являл себя миру, но редко, а сам парень давно свыкся с тем, что сам себе пленник. Противный слизеринский хорек вырос окончательно и рано, а на пути к зрелости начал терять свою внешнюю привлекательность. У него даже залысины на висках появились! Не проходит даром всякое зло — и виденное, и совершенное. Драко примирился с тем, что он плохой, но не должен был так думать, он должен был жить, не задумываясь! Так легче и безопаснее. Он и его отец — единственная родная опора Габриэлю, не я.

— Драко, какая глупость?! Ты что? Он стоял над её телом, пока в неё втыкали эти ужасные штуки! Люциус, расскажи ему!

Супруг принялся образумливать своего неосторожно высказавшегося сына, а я поддакивать и кивать, словно Драко и моё непослушное дитя…

— Смерть таких, как он — необходимость, а не преступление и не глупость! Всё законно, к твоему сведению, вот посмотри! — я протянула ему руку, на которой уже красовалось три кольца, равно как и на второй. Одно из них было мужской печаткой Лорда, ею я ставила оттиск на своих вердиктах, не всегда смертельных, конечно. Часто я рассматривала и хозяйские дела, и прошения о разводах, торговые споры, мелкие и крупные нападения, грабежи, незаконное использование магии, несанкционированное рождение «лишнего» ребенка в семьях магглорожденных и многое другое. Всё в интересах Лорда, разумеется. — Ты же видишь печать? Ты понимаешь, что ею я уничтожила того, кто мог бы напасть и на Асторию, и на меня?

Упомянутая мной Астория оторвалась, наконец, от созерцания подозрительно дрожащей ложки в руках Габриэля — его как раз учила ею пользоваться Кисси, и девушка не без оснований опасалась, что может быть атакована овсяной кашей также молниеносно, как уже произошло совсем недавно с манной.

— Да! — сочла она своим долгом со мной согласиться, хотя я уверена, не особо вслушиваясь, с чем же именно она солидарна, и снова принялась разглядывать хитро склонившего набок голову малыша, явно желающего вновь подпортить ей прическу с так тщательно завитыми локонами.

Муж прямо растрогался от моей пламенной речи, перегнулся через весь стол, отчего бокал зашатался, грозясь пролиться ему на белую шелковую рубашку, и положил свою ладонь на мою. Вот он точно знал, с чем согласен. Его рука была такой родной, но кожа на ней немного более дряблой, чем когда я держала её в первый раз. Стало ясно — я не лгу. Он прекрасно различает мою ложь, и если не видит её сейчас, а лишь гордится своей женой, значит, я говорю правду. Свою правду.

Габриэль все же опрокинул полную тарелку каши, а вовсе даже не ложку, на голову несчастной Астории и залился счастливым нежным смехом, наблюдая, как младший домовик пытается перехватить искусно левитируемую сыном тарелку, грозящую разбиться о чью-нибудь не к месту подвернувшуюся макушку. Опасения не подтвердились, и тарелка весьма уверенно спикировала на боковой сервировочный столик, заставленный аналогичными предметами утвари. Вот тебе и «стихийная» магия…

— Аааа! — голосила девушка, пытаясь смахнуть с себя сладкий продукт, отчего комья овсянки летали по всему помещению. Люциус вскочил, но не от особо сильного желания помочь невестке, а оттого, что и ему пришлось стряхивать липкую субстанцию со своих платиновых, а местами уже просто седых волос.

Мне тоже досталось: пышное вечернее платье оказалось запачканным, и я немного наклонилась, чтобы достать палочку и наконец очистить всех присутствующих, все еще вопящих на не углядевшую за воспитанником Кисси. Драко воспользовался моим невольным приближением к его персоне и горячо зашептал на ухо:

— Я знаю тебя лучше всех, Гермиона, и дольше всех! Забыла, что ли?! Ты не старайся меня образумить, ясно? Я и так буду жить… хорошо. Я так и живу, если ты не заметила! У меня, вон, жена-красавица, — он оглянулся на взъерошенную супругу, оценивая её сомнительную на тот момент привлекательность, — работа интересная, второй брат на подходе, так что не трать силы, себя пожалей… — под «пожалей» он имел ввиду не силы, знаю точно, а что-то более значимое и весомое. Но я, по выработанной временем привычке, предпочла не задумываться.

— Я всё равно права!

— Да знаю я! — махнул Драко в сердцах и вышел, сутулясь так, словно валун своих грехов сам на себя и взвалил. Догадывался, что стараться его образумить я буду еще долгие годы.

Разобравшись с последствиями детской атаки, мы пошли спать. У каждого в голове роились собственные мысли, каждый хотел быть счастливым, но только я понимала, что счастье-то как раз и было в той самой злосчастной овсянке. Ведь оно, счастье, всего лишь на миг, а то, что после него — эхо, обман, отголосок, которые мы всё растягиваем и растягиваем…

Наклонившись подоткнуть сыну одеяльце, прежде расправив на нем всевозможные кружева, я решила с крохой поговорить, не особо надеясь, что малыш ответит.

— У тебя завтра появится крестный папа, он очень сильный, и ему нужен сильный крестник. Тебя бы не было, если бы не дядя Том, понимаешь меня?

— Угу…

— Но не знаю, зачем ты ему нужен, и не могу обещать, что это что-то хорошее, потому хочу попросить у тебя прощения… за то, что было и за то, что будет.

Я и не надеялась, что Габриэль поймет, говорила, словно сама с собой. Но тогда, впервые в своей жизни, сын выговорил длинное и сложное для него предложение, ни капельки не развеявшее моих предчувствий, а даже больше — подтвердившее их.

— Не бойся мама, он узе со мной, лядом… — и протянул ручку к кулону на моей шее.

— Нет, не сейчас, подрастешь, отдам! — я суетливо чмокнула сына в лоб, поправила отросшие уже до плеч белые волосики и поспешила покинуть детскую. Ребенок, прожив на свете ничтожно мало, каким-то чудом почувствовал, кто же для него самый главный защитник. Ничего удивительного, учитывая особенности его рождения и смерть брата-близнеца, чью магию он перетянул на себя. У выхода я столкнулась с мужем, он еще не пропустил ни одного отцовского поцелуя на ночь, в отличие от меня, и тот вечер не стал исключением. Если Драко они с Нарциссой воспитывали в строгой, я бы даже сказала холодной любви, то моему уже тогда позволялось абсолютно всё. Малфои его боготворили!

* * *

Церемония посвящения ребенка в крестники кому-либо не имеет в волшебном мире ничего общего ни с религией, ни с крещением как таковым. Скорее, это пожизненная клятва, обязующая обе стороны хранить духовную верность друг другу, защищать и опекать в случае необходимости. Обряд дарует каждому своеобразный магический ключик, обеспечивающий безграничный и обоюдный доступ к самым тайным уголкам души. Всё это — кровная, она же полная, церемония крещения. Её проводят редко, она не опасна, но зачастую на ум родителям приходят такие мысли: «А что же случится в будущем? Кем вырастет наше дитя и кем станет его крестный или крестная? Стоит ли заранее впускать неродного человека в душу нашей кровинки?» Мысли верные, нужные и честные. Даже Поттеры не осмелились провести такой обряд с Сириусом и не прогадали, еще неизвестно, как бы Гарри пережил заключение крестного в Азкабане. Может, свихнулся бы от переживаний человека, связанного с ним невидимой, но крепкой нитью? Ему и Лорда хватало с лихвой…

Я размышляла по-другому. Кто сможет обеспечить сыну безопасность? Кто не позволит ему метаться с одной стороны на другую, тем самым щадя целостность его души, и не важно, дурной или нет? Кто самим своим существованием избавит Габриэля от сомнений, подобных сомнениям Драко? Кому законы магии не позволят убить моего ребенка? Благодаря кому Люциус и Драко занимают высокие посты и положение в обществе? Кто поделился со мной толикой своей силы, чтобы он выжил? На все вопросы ответ один — Том Марволо Риддл.

Из под свода свисали огромные бронзовые люстры с сотнями свечей, отблески от огня которых играли на хрустальных подвесках и дарили свой тусклый свет небольшой группе магов, стоящих посреди огромного бального зала, по бокам которого зияли дырами не меньше дюжины овальных окон, кое-где небрежно прикрытых тяжелым зеленым велюром. Кромки выбитого стекла в проёмах напоминали звериный оскал, а ветер, завывающий в этом холодном помещении, раскачивал скрипучие цепи, удерживающие люстры. Здесь было полно мрака, магии и страха. Мы находились в одном из множества залов замка Слизерина. И Лорд выбрал именно этот не из любви к драматическим эффектам, а оттого, что и сам Салазар любил проводить здесь всевозможные ритуалы и обряды. Ошиблись те, кто ожидал от Волдеморта публичной церемонии и вспышек фотоаппаратов. Таинство крещения было для него куда более важным, чем опостылевшее общественное мнение!

Габриэль сидел на руках у отца — в моём положении я уже не могла удерживать такой вес, а аппетит у сына был отменным. Лорд появился весьма тривиально — через входную арку. Не желая проявлять перед Драко, Асторией и Люциусом свою почти людскую сущность, в этот раз он потрудился даже глазам своим придать красный цвет, а кожа у него в тот вечер блистала особо сочным зеленым светом. Как по мне, Риддл слегка перестарался, но вот скрыть свою радость, чистую радость, он не смог. В каждом его движении сквозило нетерпение, и каждый взгляд, брошенный на моего сына, горел огнем.

— Приветствую вас, мои дорогие! Очень рад, наконец, видеть вас здесь всех вместе! А то бегаете ко мне поодиночке, то один, то другой… — Волдеморт стоял возле мужа и глаз не отрывал от своего будущего крестника. Сын тянулся к нему всем телом, чуть не выпадая из сильных объятий отца, но Лорд не спешил брать его на руки. Да, они ощутили друг друга, но что то были за ощущения? Казалось, Риддл своих эмоций опасался, и как покажет будущее — не зря. Любовь к ребенку — не то, что было ему необходимо, чтобы шагать по жизни легко и бездумно!

Я залюбовалась высокой фигурой мужа, одетого во все черное. В его облике светлыми были только его волосы и волосы сына, наряженного, как и отец, в темный бархатный костюм. Одна кровь, они и смотрели на этот мир одинаково, безразличными стальными глазами с легким прищуром, надежно скрывающим все за завесой спокойствия…

— Какой симпатичный малыш у вас вышел, Малфои, какой симпатичный! — я замерзла и страшно хотела домой. Церемония церемонией, но, чтобы я в очередной раз не заболела, будучи на сносях, а Лорду вновь не пришлось проявлять чудеса изобретательности, дабы я не отправилась к праотцам, имело смысл уважаемого Волдеморта поторопить.

Я, конечно, догадывалась о его смятении, но согревающие заклятия в этом зале отчего-то не срабатывали, а потому…

— Мой Лорд! — нетерпеливо начала я, надеясь, что продолжать не придется и меня поймут. С Риддлом мы общались и по долгу службы, и просто так. Однажды я даже была приглашена им в этот замок на чай, наивно полагая, что застану в его подземелье еще с десяток Пожирателей, но, как оказалось, был только чай с жасмином и шахматы. Тоска и одиночество могут застать врасплох кого угодно, не забывайте об этом.

— Да-да, приступим! Я, понимаете ли, никогда в подобном не участвовал… — тоном любящего «дедушки» пояснил он свою неторопливость и начал процедуру обряда.

Ничего сложного делать и не пришлось — я, Лорд и Люциус стали импровизированным треугольником. Риддл громогласно читал заклинание, а мы его за ним повторяли слово в слово, после чего супруг передал сына мне, я передала его Лорду, а тот, капнув на губы малыша своей кровью, вновь передал его отцу. И так три круга, пока всех не окутала прозрачная паутина, а Габриэль не перекочевал на руки своего новоявленного крестного уже окончательно. Всё. Мы подарили Габриэля Малфоя Темному Лорду.

«Пусть теперь вечно расплачивается за его спасение, раз так хотел!» — нехорошо позлорадствовала я, позабыв, что платить будем мы оба, если уже не платим.

Спустя пять минут мне все-таки удалось хитростью ослабить хватку Лорда, задав ему вопрос насчет распределения прибыли между магглорожденными владельцами предприятия и чистокровными, и пока он разглагольствовал о принципах налогообложения «недостойных», я все же выдрала у него сына, ради приличия поддакнула и дерзко завершила беседу. Мы вежливо распрощались, учтиво пригласив крестного нанести ответный визит крестнику, и отбыли.

Опечаленных таким поворотом событий оказалось всего двое — Габриэль и Волдеморт…

* * *

Шли дни, сплетаясь в недели и месяцы, но все же проходили они как-то незаметно, легко и беззаботно. Очередное Рождество у старика Эйвери более не вызывало скуки и отвращения. Мы с Алекс, Асторией и Амандой порхали между столиками, выслушивая от похожих на нас щебечущих девушек и степенных мадам горы сплетен и слухов, на ходу поедали всякие вкусности, танцевали с мужьями, мяли щечки подвернувшимся детям, умиляясь их схожестью с родителями, отчего те обычно расцветали, и просто жили.

За неделю до празднества я стала крестной мамой Сюзанне, и обряд был полным — подруга любила в этой жизни идти до конца, раз уж решилась. Девочка, наряженная в белое атласное платьице с рюшами, сидела в манеже у того самого фонтана с русалкой, который мне приглянулся в моё первое Рождество здесь, складывала яркие кубики и поедала лимонные тянучки. Я чувствовала, что ей хорошо, значит, и Лорд мог чувствовать, хорошо или плохо моему сыну. Как он смог на такое согласиться?

Утомившись от беготни и словно вернувшегося ко мне детства, вдоволь навеселившись с бумажными канарейками, оживавшими сразу, как только к ним прикасалась чья-то рука, я присела возле Сюзанны и замахала обеими руками Люциусу, таскавшему за собой Габриэля, и представляющего его каждому, кто с малышом был еще не знаком. Таких было ничтожно мало. Сына мы давно перезнакомили с представителями высшего света, к тому же его мать являлась официальным представителем Темного Лорда, и колдографии с его серьезной физиономией украшали собой не только развлекательные издания, но и несколько выпусков «Законы и Порядки Магической Британии». А тот факт, что ребенок еще и крестник Волдеморта, делал его юную персону самой прославленной во всей Англии.

— Это мой сын, Габриэль! — гордо произносил «молодой» папаша, без малейшего намека на улыбку выслушивал восторженные причитания, будто оценивал надежность их произносившего, и шел выискивать следующую жертву для знакомства.

Мои махания не остались незамеченными.

— Что случилось? — спросил муж.

Ответить мне не дали.

— Я устал, папа! Хосю к маме! — отец поставил малыша на ноги и подтолкнул ко мне. — Ну, иди, хотя Малфои никогда не устают, запомни, сын! — сие высокопарное замечание на Габриэля не произвело впечатления, он живо вскарабкался ко мне на руки, но, спустя минуту, убедившись, что Люциус отошел, столь же живо слез на пол. Он никуда не хотел идти, ему ничего не было нужно. Однако, не дождавшись нежных материнских объятий, ребенок не расстроился и не обиделся, а молча оставил меня. Разве только посмотрел как-то уж слишком по-взрослому. Но кидаться к нему и тискать, искупая свою вину, я была не намерена. Мне еще предстояло уследить, чтобы он Сюзанну не угробил, так как сыну срочно понадобилось отобрать у девчушки кубики.

Только вот малышка лишила его удовольствия, радостно воскликнув:

— Ня! — кубики сразу же потеряли свою ценность, а Габриэля перекосила совсем не детская злоба.

— Дула! — «р» он еще не выговаривал, но проявлению неприязни к ни в чем не повинной Сюзане, просто искрящейся в его взгляде исподлобья, это не мешало. Невзлюбил он мою крестницу люто. Все вокруг считали, что это ребячество, ведь он еще так мал и невинен, но только я замечала, как глубока в нем эта пропасть, только я…

Но сама хороша, чего только прошлая ночь стоила. Вздумалось мне, видите ли, покопаться в себе и вытянуть на свет божий что-то светлое и радостное, что-то из прошлой жизни, в которой было столько дружбы и любви.

— Хочешь сказку? — поинтересовалась я у сына, сидя у его кроватки.

— Неть! — последовал незамедлительный ответ. Устами младенца истина говорит, но я её не послушалась и начала свой рассказ. Рассказ о двух юных волшебниках и одной волшебнице, о дружбе, приключениях и победах, о строгом учителе зельеварения и о большом леснике, выкравшем из большого-большого банка маленький, но очень ценный камень. О том, как спасали эти волшебники такую ценность и свободу Хагрида, как маму его тролль убить хотел, да много еще чего я хотела рассказать сыну, пробудить в нем что-то, но поразилась сама себе. Таких блеклых и невыразительных сказок я еще не слышала, а уж то, что так говорила самая начитанная староста Гриффиндора, было вообще за границей моего понимания! Я не помнила деталей, и просто выкинула из памяти ту живую, отважную и слегка занудную девочку с непослушным снопом волос на голове, всегда уверенную в своей правоте. Но я помнила Рона в обличии Артура, помнила помолвку и скрип пера в руке Лорда, звук падающего на осколки стекла рунного кольца и Чарли, истекающего кровью. Помнила, конечно, и хорошее, но связанное лишь с Люциусом, оказавшимся любящим отцом и достойным мужем, смех Алексии и улыбку Сюзанны, шуточки Драко, верную Кисси. Я забыла свои школьные годы, начисто забыла…

Мои размышления прервала Алекс, обсыпанная конфетти и жующая уже вторую, насколько я успела заметить, порцию желейных тарталеток. Если она думала, что я не вижу и не понимаю, то ошибалась.

— Давно хотела тебя спросить…

— Ммм… — промычала подруга, выражая согласие.

— Ты сколько месяцев с ним спишь? — тарталетки отправились в кругосветное плавание вокруг русалки, весьма недовольной таким неуважением к своей среде обитания, а тонкие руки девушки задрожали от волнения, словно веточки на ветру.

— Я… Он сказал не говорить, пока не говорить, ты же понимаешь, он… Он такой… — жалкий лепет подруги меня раздражал.

— Ты хочешь его, потому как он — это он, а ты — это ты. Тебе лестно, тебе приятно, ты счастлива! — подытожила я несколькими словами все немногочисленные причины Алексии в пользу такого романа. — Ах, да, ты мужа еще терпеть не можешь, он приставучий, некрасивый и вредный. Но выбирала ты супруга сама, в отличие от некоторых здесь присутствующих!

— Не будь такой, Гермиона… — синие глаза Алекс налились слезами, но лишь на мгновение. — Да! Все так и есть! Он — сила, а я женщина! Нужны еще причины? — с вызовом поинтересовалась она.

— Нет, и этих достаточно… — девушка расслабилась, осознав, что кого-кого, но её отчитывать я никогда не буду.

— А ему что нужно?

— Меня в расчет не берешь?

— Не беру! — разозлилась я. — Ты сама прекрасно знаешь, кто он и что он! Хотя нет, не отвечай, — рукой я остановила её объяснения, — ты беременна. Опять мы обе беременны! — у меня вырвался тяжелый вздох, а за ним последовал смешок. — Ему нужна твоя кровь, красота и тело, все здесь ясно!

Алекс положила голову мне на плечо, позволила подбежавшему Эйвери подлить себе совсем немного шампанского, выслушала его обязательные комплименты таким красивым и нарядным дамам, а потом рассмеялась. Вслед за ней захохотала и я, нам было весело, мы были вместе, и от счастья без причин готовы были улететь на небеса…

* * *

— А эта?

— Она остроконечная! — Перси брезгливо поморщился.

— Может, вон та? С широкими полями? Синяя?

— Я похож на звездочета?!

Мы уже минут сорок прохаживались вдоль длинных стеллажей, просто заваленных всякими шляпами, перчатками, шелковыми шарфиками, кошельками из кожи и бархата, сотнями манящих меня своим блеском сумочек. Только вот выбрать себе одну из них я не могла! В бутике «Твилфитт и Таттинг», куда я пришла с сыном обновить ему гардероб и приобрести себе несколько новомодных аксессуаров, мне не посчастливилось встретить Перси Уизли. Парень раздобрел, стал еще более важным и одним из проявлений этой своей важности считал, видимо, знакомство со мной, еще более значительной персоной. Оттого чуть на шею не бросился, демонстрируя клиентам заведения наше близкое знакомство. Да мы только позавчера виделись, когда отчет министру составляли! Вот уж действительно приставучий человек…

Габриэль покорно ждал в кресле у кассы, когда же мама избавится от надоедливого дяди, потому особо не выделялся на фоне таких же детей, правда, в основной массе своей что-то канючивших и не выпускавших материнских рук. Такую суету Габриэль уже научился презирать и частенько, завидев зареванного малыша, высказывался так:

— Нистозный лебенок… — чувствовалось воспитание отца.

— Посмотри, какое прелестное платье! Как раз для тебя! — Перси позабыл о так необходимой ему шляпе и восторженно тыкал в нечто розовое, со «шторками» на животе и украшенное красными бантиками под грудью. На мне сейчас было подобное, но отделанное янтарем, без бантиков и благородного кремового цвета.

— Перси, это платье для беременных на ранних сроках, а у меня девятый месяц! Ты не заметил, что я немного шарообразная?!

— Заметил, конечно, заметил! Вся страна заметила, это так мило, что между братьями будет столь малая разница в возрасте, считается, что это способствует дружбе между мальчиками и…

— По тебе видно, что способствует, а как же! — парень незлобно хмыкнул и пожал плечами. — Быстро выбирай шляпу или просто дай мне пройти, я сюда не прогуливаться пришла! — пройти мне было действительно затруднительно, меня качало из стороны в сторону, и я частенько сметала своим животом содержимое витрин. Если в свою прошлую беременность тело моё, в основном, худело и сохло, причем большую часть времени в постели, то во вторую его раздуло не то что как шар, а как большой воздушный шар!

— Но ты же будешь рожать в дальнейшем?

— Ты мне тут еще порассказывай, рожать или … — но тут мой взгляд зацепился за шотландскую шляпу, украшенную голубыми ленточками какого-то древнего ордена и выглядевшую так, словно её шили под заказ, специально для достопочтенного помощника министра! А то, что она была слегка «попугайской», лишь убедило меня в том, что я вот-вот выпровожу нежеланного спутника.

Я метнулась к тому, самому дальнему стеллажу, крикнув Перси:

— Подожди, я сейчас! — но по пути мне вновь пришлось наведаться в уборную, уже в третий раз за все время нашего пребывания в салоне, и вернулась я с этой вещицей в руках не сразу.

А вернувшись, затряслась от страха, увидев, кто зажал Перси между двух витрин и схватил его за лацканы пиджака, чуть не плача от бессильной ярости.

«Меня убьют, если сейчас что-нибудь произойдет, просто убьют…» — думала я в тот момент.

Мне запрещали совершать покупки в одиночестве, а любые мои выходы в свет отмечались в Отделе Безопасности и Магического Правопорядка, в том его бюро, которое отвечало за безопасность родни Пожирателей. Но был такой погожий мартовский день, Кисси была занята своими делами, и мне не хотелось её отсылать в Министерство с уведомлением, а на Габриэля я утром еле натянула жилетку, из которой он уж месяц, как вырос, и я совершила большую ошибку — отправилась за покупками, как самый обычный маг.

Рон Уизли, одетый вполне прилично, я бы даже сказала презентабельно, в безрукавку из тонкого светлого трикотажа, лакированные туфли и модный бронзовый плащ, еле сдерживался от привселюдного убийства. Его лицо ясно говорило о том, что благополучный внешний вид — ширма. Мало ли какие планы он должен был в тот день реализовать? Может, хотел в доверие кому-нибудь втереться, или на работу устроиться? Уже не парень, а мужчина, плохо выбритый, с огрубевшими чертами лица и отросшими ниже плеч рыжими волосами мог запросто стать причиной моей гибели. Да, причинив вред мне, он своими руками убил бы всю семью, но чувство самосохранения могло ведь ему и отказать! Рон вспыльчив и не слишком умен, потому я попятилась к сыну, желая аппарировать с ним восвояси как можно быстрее, но не успела сделать и второго шага, как была замечена.

— Какие люди! — Уизли-младший выпучил свои бешеные глаза, совсем чужие и ненавистные мне точно так же, как и мои — ему. — Кому это ты такую гадость несешь?

— Твоему брату.

— Он мне не брат! — но дрожащего помощника министра выпустил, переключив своё внимание на меня. Тот воспользовался ситуацией, рванув к выходу, на ходу вытирая слезы и жалко всхлипывая — трус, обычный трус.

— Тебе лучшей уйти, сейчас он, — я кивнула вслед Перси, — приведет солдат.

— Знаю, пусть приводит, мне все равно! — он угрожающе двинулся ко мне через весь зал, в котором, как назло, находились только одна пожилая ведьма у витрины с мешочками для палочек. Она могла оказать мне лишь одну помощь — позвать кого-нибудь, но ничего способного её встревожить достаточно сильно, за исключением небольшой потасовки, пока не произошло, и мадам лишь наблюдала. Я должна была, конечно, потянуться за своей, но моя неповоротливость, мой живот…

— Не подходи! — я все же вытянула палочку и направила на него.

— Ты дернуться не успеешь, как я уже буду рядом, подруга. Что, страшно? Белобрысых ублюдков рядом нет, и всё, растеряла свою уверенность?! Шлюха! — мне было страшно, и то, что женщина исчезла, прежде кивнув мне, а, значит, все же отправилась к ближайшему посту, страха не убавляло, ни капельки. Я уже приготовилась бороться за свою жизнь, я привыкла за неё бороться.

Но случилось невероятное, на то время невероятное, ведь никто не знает, какова его сила, пока не испробует её. Не думаю, что Габриэль это понимал, но в тот день он сполна ощутил свою мощь, и, ощутив, усилил.

Сын стремительно, на еще не совсем прямых ножках, подошел к Рону, преградив ему путь. Ненависть Уизли была настолько сильна, что помимо моей воли в голову закрась непрошеная мысль, что такое неистовое чувство могла породить только сильная любовь, и он любил меня. Сильно, но недолго, давно. Еще до Рима, до кольца, до Чарли. Малыш не мог стать преградой сильному мужчине, так обезумевшему от моего вида, и тот его просто не заметил, не придав значения чужой малявке.

— Ты больше не будешь плодиться, ты не способна плодить нормальных детей… — он был уже близко.

— Не тлогай!

Рон дернулся, словно ото сна очнувшись, и мельком взглянул на ребенка.

— Ты еще кто? Иди к маме, сопляк! — Габриэль насупился и скривился.

— Это ты сопляк! Нистозный сопляк! — да не знаю, откуда в нем такие слова, но зато знаю, откуда в нем эта надменность, взлетающая при малейшем недовольстве бровь, эти красивые волосы, капризная изогнутая линия губ и ямочка на подбородке, тонкие черты лица, пробивающиеся сквозь детскую пухлость щечек, и этот холод в глазах…

Рон вновь повернул голову в его сторону, но на этот раз медленно, с гадливостью, презрением и удивлением. Он узнал в нем всех Малфоев разом, всех врагов в одном лице.

— Это… твой? Тот крестничек? Любимчик того урода? Какая же ты гадина, Гермиона, ты все могла бы изменить, ничего бы не случилось, слышишь меня?! Мы вернуть тебя хотели, вернуть! Это не я жестокий, это ты змея подколодная… — он что, думал, я спорить буду? Собственно, мне не с чем было спорить, но стыд давно меня покинул, осталась лишь радость жизни, и я не собиралась её терять, не собиралась умирать, и не хотела подставлять под удар своего сына. Но что я могла? Его реакция была явно лучше реакции женщины, которой на следующей неделе предстояло рожать!

— Родительницу бережешь? — обратился он к нему насмешливо. — А ты знаешь, что было время, когда она тебя не хотела? Думаешь, она сейчас тебя любит? — страдания делают людей не только проницательнее, они еще учат делиться им, страданием, с другими. Учат распознавать в людях слабые места, по которым легко нанести удар и ранить. Рон ранил.

Я не собиралась никогда в жизни говорить на тему любви и нелюбви с Габриэлем, только не о таком кошмаре любой матери, только не о нем!

Я закричала:

— Замолчи! — спохватилась и добавила: — Силенцио! — но промахнулась.

Далее все произошло быстро, сын схватил Уизли за руку и зашипел не хуже старой Нагайны, шипение которой до сих пор раздается в темных закоулках замка Слизерина.

— Я сказал, не тлогай! — и уже тихо-тихо добавил, притянув к себе скорчившегося от непонятно откуда взявшейся боли Рона. — Я знаю…

Даже не догадываюсь, что именно произошло, но мой бывший жених согнулся пополам быстрее, чем тростинка под напором урагана, его лицо покрылось морщинами, а по волосам, прямо на моих глазах, медленно поползла седина. Она, словно иней, покрыла собой длинную прядь светло-рыжих волос, которым уже никогда не быть таковыми. Я привыкла к ненависти вокруг, сжилась с нею, она мне по душе, она мне как оправдание. Однако я всегда понимала, что не могу себя считать жертвой чужих прихотей, моей вины там слишком много. Но с чем бы я ни свыклась, привыкнуть и принять такую любовь собственного сына я так никогда и не смогла.

Мы не дождались солдат, хотя, как я узнала, они аппарировали в «Твилфитт и Таттинг» тут же, как только мы покинули Косой переулок. То была не медлительность или непрофессионализм стражей порядка, просто все произошло так быстро, что казалось не явью, а былью. Вояки, кстати, не застали не только нас, но и Рона. Он исчез. Смертная казнь его, конечно, не ждала, но дома он не появится около года, а тогда мне будет уже все равно.

Жизнь не идет рядом, она протекает в тебе как река и по пути предусмотрительно смывает уже отработанные чувства и людей, избавляя душу от лишнего хлама. Вот так из меня навсегда испарились любые эмоции, хорошие ли, или плохие, связанные с этим человеком и его вечной приставкой «бывший»…

* * *

Дома нас ждали. И то был не Люциус, ему еще не успели донести по причине очередного заседания сейма в Министерстве. Я ввалилась в спальню с сыном на руках, перепуганная и готовая реветь так сильно, как только могу, а усадив сына в кресло, так и сделала.

— Ну-ну! Твоя невнимательность, леди Малфой, не только позволила ржавого слизня не заметить вовремя, но и меня?! — Лорд, а по виду Риддл, стоял у окна, закинув ногу на ногу, в простой белой рубашке и черных брюках. У него даже волосы были распущены, а не зачесаны назад, и красиво струились крупными волнами по плечам. Отросли, заметила я где-то на задворках сознания. Все в нем было красиво, но серо-зеленые глаза смотрели не то чтобы недобро, мы с ним этот этап уже прошли, они осуждали. Да я и сама себя осуждала!

— Я не, я не… — рыдания не прекращались.

Еще несколько лет назад я замирала в его присутствии, вымаливая у судьбы хорошее настроение для Волдеморта. Ведь в плохом он был суров не только с врагами. Он умел наказывать, и то, что никто из Малфоев никогда не попал под его Круциатус — заслуга Габриэля, а, скорее, помогало само его существование. Но время шло, Лорд стал смотреть на меня, как на нечто само собой разумеющееся, забавное и приятное в общении. Я перестала его бояться, он перестал меня воспринимать как того, кого можно за что-то наказать, считал, видимо, просто нерадивым ребенком. Ну, по сути, я ему в правнучки и годилась, так что в чем-то Лорд, как обычно, был прав. Мне очень часто приходилось стоять по его левую руку на всевозможных праздниках и собраниях, миллионы меня и запомнили как ту, что рядом с самим Темным Лордом…

Пока я заливалась истеричными слезами, Габриэль уже удобно устроился на руках у Риддла и молчал. Как бы молчал. Все мы знали, что они в такие безмолвные минуты ведут между собой жаркие беседы, насколько они вообще возможны для ребенка неполных трех лет от роду и самого могущественного Темного мага на планете. Каждое воскресение, ровно в девять утра, после совместного завтрака, к нам являлся Волдеморт, пугая Кисси своим мрачным видом и еще более мрачной мантией. Габриэль мчался к нему сломя голову, а я мысленно ликовала, что не приходится тащить сына в замок Слизерина самой. Возвращали нам его всегда веселого и накормленного, а зачастую и одетого в чистую одежду. Он восторженно лепетал что-то о драконах, кусающихся книгах и скалах. Думаю, Риддл его чему-то учил, чем-то делился и хвастался тем, чем хвастаться можно лишь перед детьми, чем-то потаенным и сокровенным, постыдным для «взрослых». Я нутром это чувствовала, хотите — верьте, хотите — нет. Однажды я даже сама рассмеялась своему предположению, и Драко насмешила до колик в животе, выдвинув теорию о детском кладе Тома Риддла. Ну а что? Может они его на скалах искали? Хоркруксы все были на учете, так что…

Это любопытство толкало на выдвижение столь бессмысленных гипотез, ведь никто мне ничего рассказывать не желал, у этой парочки всегда была куча общих секретов, скрытых от посторонних глаз и ушей.

Наконец, Лорд вновь обратил на меня свой укоризненный взор и сказал:

— Мне все ясно, он объяснил, но ты больше не… доводи его до такого напряжения, он может многое, — уточнять, кто именно может, смысла не было.

— Я виновата…

— Я знаю! — Риддл подкинул Габриэля на руках, отчего тот счастливо завизжал и кинул его на кровать, не забыв стянуть ботиночки. — Ну а ты, мой герой, всегда защищай маму, это привилегия настоящих, храбрых магов! Понял меня? — он понял. И я тысячу раз пожалела, что сын услышал эти слова. Немало несчастных поплатится жизнью за оскорбление в мою сторону, косой взгляд или плохое намерение, я уж молчу про то, что будет с теми, кто осмелится мне угрожать в открытую. И возраст не станет ему помехой, увы.

Пока ребенок возился с многочисленными подушками на родительской постели, я подошла к Волдеморту и вновь осмелилась спросить про причину, по которой в 1998 году изменилась моя судьба и судьбы многих людей. Я и раньше заводила подобный разговор, но натыкалась на стену, а тогда, как мне показалось, настало время для ответа.

— Для чего он вам, мой Лорд?

Минута молчания, взгляд на крестника, нахмуренный белоснежный лоб и слова:

— В нем все мои знания, все. Они должны жить, я ведь не жив, ну, не совсем жив, как ты понимаешь, а грядут перемены, Гермиона, большие перемены, — он наклонился к моему виску. — И Габриэль будет очень важен… — у меня ноги подкосились. Такой груз на такого кроху?!

— И давно?

— С крещения, — я разочаровалась. Значит знания не причем, и та толика зла в сыне не приобретена им, она все же врожденная…

«Развоплотиться он надумал, что ли, чем ему собственный ум не мил?» — мысли о сыне ушли на второй план. С уходом Лорда Малфои пропали бы, растоптанные, как букашки! Слишком далеко мы зашли, обратного пути оттуда уже нет. Я ожидала реакции на такие свои мысли, уж больно сильным был всплеск эмоций, но Риддл лишь пытливо на меня смотрел, прямо как Дамблдор однажды, и не издавал ни звука.

— А вы что, мои мысли читать не можете? — я была поражена. — Или не хотите?

— Не могу.

— С тех самых пор?! — у меня челюсть отвисла.

— С тех, — он усмехнулся, а я невольно поежилась. — А что, в этой очаровательной юной головке есть неугодные мне мысли?

Я честно задумалась, вспоминая.

— Нет там таких мыслей…

— Вот видишь, а ты переживала!

— Когда?

— Тогда, в Риме. Не верила, что все способно измениться, а ведь изменения — это главный закон мироздания, Гермиона Грейнджер, не думающая плохо о Темном Лорде! — он засмеялся вполне обычным смехом, и ему начал вторить Габриэль, решивший хоть разочек показать матери, что способен веселиться не только в моменты, когда другим плохо. Мне, если честно, тоже хотелось смеяться, но что-то сдержало. Я лишь несмело улыбнулась. А теперь вот жалею, хохотать всегда стоит, если жизнь сама дарует такую возможность!

* * *

Носок, один детский носок в горошек и парочка переизданных правил, то есть законов, Волдеморта. Это всё, что я обнаружила под своей кроватью. Там было довольно пыльно, кстати. Кое-как я оттуда выползла, с еще большим трудом разогнулась и вновь забралась на постель. Смахнув с лица Люциуса «Пророка», страницы которого взлетали и шелестели каждый раз, когда супруг всхрапывал, я сложила руки на груди и глубоко задумалась. В комнате что-то изменилось, и это что-то от меня ускользало, я не могла этого понять, а оттого не могла и заснуть. Я облазила все углы, осмотрела два кресла у входа и одно у кровати, изучила изгибы ножек всей мебели, узор на шелковом ковре просмотрела, а он, зараза, мелкий! Я даже умудрилась залезть в камин, и не спрашивайте зачем, но все равно не успокоилась. Все вроде было на своих местах, но что-то меня беспокоило…

— Люциус! — ноль реакции — знал, что если подать звук, то я уже не отстану. Опыт, он в любых ситуациях опыт. — Ну, Люциус! — я решила использовать не так давно мной придуманный, но действенный прием.

Кровообращение в период беременности у меня барахлило, и конечности моего тела в результате такой неполадки здоровья температуры были, мягко говоря, низкой. Муж однажды, чуть ли не краснея и весьма невнятно, но все же попросил меня на ночь одевать носки. В ответ я поинтересовалось: «Может еще и варежки натянуть?!» На меня махнули рукой и удалились, бурча себе под нос нелестные отзывы о магглорожденной супруге.

Я нехорошо усмехнулась, растопырила пальцы, чем-то напомнив себе хирурга перед операцией из любимого маминого сериала, и «наложила» ладони на голую грудь супруга.

— А-а-а! Ты что делаешь?! Натягивай варежки, Мерлина ради, натягивай! — Люциус протирал глаза, но открывать их полностью не желал. — Ты рожаешь? Что-то с детьми?

— Да нет…

— Тогда какого черта?! Я сплю!

— Ну Люциус, ну хороший мой… — муж не то что глаза открыл, у него и рот открылся. С минуту он на меня просто смотрел, а потом сказал: — Ты же знаешь, что моего шпиона в Хогвартесе поймали? Что завтра у твоего «хорошего», — он передразнил меня, — трудный день.

— А не надо шпионов на первый курс запускать! Первокурсник не шпион, а головная боль, теперь вот не только профессоров, но и твоя! — позлорадствовала я.

— Да ладно… — муж забеспокоился, правды никто не любит. — Что там у тебя? Час ночи, а ты все ползаешь под мебелью!

— Так ты слышал и не спросил?!

— Ты меня снизу толкнула! Я сквозь сон… — разговор получался дурацким.

— В общем, так, Люциус, в комнате что-то изменилось.

Муж резко подобрался, схватил палочку, и принялся озираться, готовый к худшему, правда, выразить свое недовольство все же не забыл.

— И ты все время чушь несла, прежде чем соизволила сказать, что в комнате чужие?!

— Да нет! Никто не нападает, и чужих нет, не будь параноиком! В обстановке что-то изменилось…

— Ты стены шелком отделала, в прошлом месяце, — тихо ответил он, видимо, прикидывая, переправить меня в Мунго сейчас или можно поспать до утра?

Спустя минуту молчания, две минуты объяснения и сотню недоверчивых взглядов в мою сторону, Люциус все же сосредоточился, осмотрел спальню, помолчал еще немного и заорал:

— И это всё?! Ты почему меня никогда не жалеешь, почему я уже больше трех лет по ночам сплю плохо?

— Потому что я тебя бужу? — невинно поинтересовалась я.

— Да, да и еще раз да! Набалдашники!

У меня внутри все похолодело.

— Какие набалдашники?..

— На ножках кровати, они блестят! Полагаю, их Кисси полировала. Ты меня из-за подобной чепухи разбудила? Нет, честное слово, Гермиона, еще раз, и спать будешь на софе в библиотеке…

— Но я…

— Сладких снов! — муж заснул моментально, как только его голова коснулась подушки.

Ну а я еще долго смотрела немигающим взглядом на эти проклятые набалдашники и боялась…

— Он отец Сюзанны, она моя крестница, я не позволю… — злобная монотонность моего голоса из любого изгнала бы остатки решимости, но Алекс твердый орешек.

— Он знает, что ребенок не его, провел ритуал, подозрительная сволочь! — от ярости она пнула огромную напольную вазу в детской дочери, отчего тут же застонала от боли и схватилась за ногу. — Я тебе в сотый раз повторяю, это я не позволю!

Она знала, о чем говорила, никто из нас уже давно не страдал иллюзиями и напрасными надеждами. Михаэль Гойл пригрозил своей супруге адом для её новорожденного ребенка, если тот родится, конечно. Он не знал, с кем жена нагуляла ребенка, и узнать не должен был никогда. Таков был её уговор с Риддлом. Подруга планировала растить его сына в доме Гойлов, с фамилией Гойлов и их солидным состоянием, увеличенным немалыми вложениями Волдеморта. Терпеть то, как над сыном — а ожидался именно мальчик — измывается якобы родной отец, она не была готова. Да и кто к такому может быть готов? Всякие Обливиэйты и изменения сознания ею как вариант не рассматривались, у её детей должно было быть безоблачное детство, без малейшего намека на пасмурность. Она так решила. Не знаю, задумывалась ли она над тем, что дочь лишится любимого папы, но подозреваю, что нет, не задумывалась. Не светлый она человек, и не добрый, но мой.

— Хочешь — помоги, не хочешь — просто уйди! Я не обижусь! — она упала в кресло и схватилась за голову. — Прошу тебя, ну не мешай…

— Он твой муж!

— Я его не люблю!

— Ну и что?! — вот она, моя истина. Я ведь тоже не люблю, но если задуматься, жизнь бы отдала за Люциуса, прекрасно понимая, что не заслуживает он такого подарка, а она…

— Ты никого не убивала.

— А ты убивала, что ли? — мой многозначительный взгляд прожег её насквозь. — Ой, прости, забыла…

Да, лично я руки не пачкала, но вот словом и делом отправила на тот свет множество людей, и с каждым ушедшим во мне разрастался холод и равнодушие, поглощая все другие чувства и эмоции. Алексия же не была ни холодной, ни тем более равнодушной, она была до одури упрямой, а иногда еще и глупой, но, самое главное, она была стоящей подругой. Я могла бы спорить с ней до хрипоты, но убеждала бы не её, а себя, так стоило ли терять время и нервы?

— Если бы тогда он увидел букет, его бы сам Лорд уничтожил… — это я размышляла вслух.

Действительно, до беременности Алекс шанс избавиться от не в меру любопытного и недоверчивого толстяка чужими руками еще был, а скажи она Риддлу об этом сейчас, он бы на смех её поднял. Какое ему дело до семейных проблем любовницы? Вынашивает под сердцем его кровь и плоть — и ладно, и хорошо.

— Ты о чем?

— А Грэгори? — я не спешила с высказыванием своего мнения, оно станет ножом в сердце, последним штрихом моего «я», и тянуть с ним имело смысл, поверьте.

— А что Грэгори? Он наследником станет, полноправным, как и я…

Сын не опечалится смерти отца, но догадается. Обделенный интеллектом, чутьем он обладал отменным. Не хочу и думать, что Алексия пообещала ему за молчание. Думаю, шантажировала его сестрой, вот с ней бы он разлуки не вынес. Да ему и не придется. Если вспомнить всю ту же «Джейн Эйр», милую книжицу о совсем не милой жизни, что первым приходит на ум? Любовь, да? А мне — сумасшедшая на верхнем этаже, если меня что-то и интересовало в обожаемом мамой произведении, то именно её личность. То, какой она было «до», и как выжила «после», как смогла? Грэгори, в моём понимании, станет её прототипом. Ну, не женой, разумеется, а братом, и еду ему будут таскать не слуги, а родная сестра и сын Темного Лорда, но суть их затворничества почти одинакова. Грэгори Гойл укроется на чердаке от невзгод и полного отсутствия счастья, да так там и умрет, держа за руку безутешную девочку-подростка, проливающую о нем слезы горя, единственные искренние слезы, доставшиеся ему после жизни. Я всплакну так, ради приличия. Алекс же из себя ничего не выдавит, слишком сильным будет её облегчение.

— Михаэль? Можно? — я просунула голову в кабинет и невольно поморщилась. Аромат сдобы и ванили здесь стоял невыносимо плотный. Михаэль, как обычно, перекусывал сладостями перед ужином. Стерев остатки клубничного джема со своего круглого лица, он хитро сощурился.

— Конечно-конечно! Проходите, Гермиона! — деловым тоном пригласил он меня. — А что это вы ко мне пожаловали? Супруги нет, и вы хотите о ней поговорить?

Ну уж нет. Целью моего визита было не обсуждение неверности Алексии за её спиной, отнюдь.

— Да нет, просто скучно одной в гостиной ждать, а у вас тут такие приятные запахи…

— Да, это всё Шила, великолепные булочки у неё выходят, просто великолепные. Угощайтесь! — он шумно подвинул ко мне огромное блюдо через весь стол.

— А можно чаю? Мне нельзя сейчас кофе, сами понимаете…

— Да-да, одну минутку! — мужчина сосредоточился, но никто не появился. Тогда он позвал: — Шила-а-а! — ничего не произошло. — Я на секунду, старовата она стала, менять пора. Вы подождете?

— Да, я тут буду, не спешите, мне так неудобно, но кофе вредит в моём…

— Понятно, — перебил он меня, — ждите! — и зашагал коротенькими шажками к двери, сердито бурча проклятия в адрес непригодного домовика. Забыл Михаэль, что Шила не его собственность, а Алексии, что старшая она среди всей своей братии, потому и другим приказать может, и что послушна она хозяйке во всем и всегда.

Три капли в чашку, никакой магии и черной материи, никаких следов, благодарная улыбка за наконец добытый Гойлом чай, вежливое прощание, беглый взгляд на шахматный столик, предоставленный мне в пользование по инициативе Михаэля, как я позже узнала, и всё. Наутро мистер Гойл скончался от остановки сердца.

«Много жирного кушал, бедный мой…» — сквозь рыдания поясняла вдова каждому встречному поперечному. Подруге я наколдовала насморк, и она добросовестно сморкалась целый день, имитируя скорбь. Быстрые похороны в солнечный день, удивленные глазки Сюзанны, наблюдающей за скрывающейся под комьями земли крышкой дубового гроба, в котором навечно упокоился её отец, и я, осознавшая, что такое смерть, свершенная собственными руками, и потому прекратившая мучиться догадками и предположениями на этот счет. Ничего особенного, скажу я вам, такая же смерть, как и любая другая, даже чуточку легче, понятнее. Яд Нарциссы был мной надежно спрятан, он сыграл свою роль, хоть и не так, как желала бы его настоящая владелица. Но живая леди Малфой превзошла по силе ту, умершую, или же думала, что превзошла…

* * *

Ужас сковал мои мысли и разлился холодной кровью по всему телу. Ценность человека можно понять, лишь потеряв его. Вчера вечером домой не вернулся Драко. Даже сейчас, спустя десяток лет, я не могу объяснить, что творилось в моей голове тогда, не нахожу нужных слов. Какими словами объяснить то мерзкое чувство потери? Как признать своё поражение, ведь первое, что пришло на ум — его убили. Драко Малфой — трудоголик, уже немного скучный, семейный и уставший молодой человек, еще пытающийся порой над нами подшучивать, но с каждым разом у него это выходит все менее удачно и задиристо. Ну не мог он вот так просто взять и не вернуться!

— Не мог! — оказывается, я прошептала последние свои мысли вслух, и Эйден, мой младший годовалый сын, названный так в честь стихии огня, почему-то заплакал.

Я сидела с ним на диване в гостиной уже почти сутки, то был мой пост, и ждала. На поиски сына Люциус снарядил всех. В стороне, само собой, не остался и Лорд, он не мог допустить гибели своего послушного орудия, слишком невосполнима была бы такая потеря. Риддл мобилизовал армию, использовал все знания, включая и те, которые заключил в Габриэле, именно потому его и не было с нами в тот вечер на том диване. Искали все, искали всюду, но нашли лишь причину. Каминная сеть была перенастроена, и в конце рабочего дня, распрощавшись с помощницей, перекинувшись парочкой слов с Забини, Драко кинул в камин порох и испарился в неизвестном направлении. Исчез…

Прошло всего двадцать четыре часа, не дня, не месяца, а я уже раскрыла главный секрет живучести мужа, его силы и собранности — сын, результат единственной его любви. При одном только известии, заставшем Люциуса в гостях у Кэрроу, он обезумел и потерял над собой всякий контроль. Первый час он не знал, что ему делать!

— Гермиона, ну как же так, как же так… — бормотал супруг на моей груди, не в силах собраться и взять себя в руки.

Я целовала его враз поседевшие волосы на макушке и пыталась заставить себя не представлять, что произойдет со всеми нами, если Драко все же погиб. То был бы крах семьи, родители не должны первыми хоронить своих детей, я знаю эту истину, пусть и нарушаемую Малфоями довольно часто. Но то были чужие дети, не имевшие к нам отношения, то была борьба, и я никогда не подумала бы, что все зло может обернуться против мужа, приняв форму всего двух коротких слов — его нет. Мы даже не сразу сообразили, что в доме не хватает не только Драко, но и Эйдена, моего любимого непоседы. Отец забыл его у Кэрроу! Правда, не уверена, что он вспомнил о младшем и тогда, когда я спросила о нем. Дом держался лишь на главе рода, и на том его сыне, который наследник по законам крови и духу. А без них и наше с детьми существование ставилось под вопрос, если у Габриэля есть еще и Том Риддл, то у Эйдена Малфоя лишь отец, Драко, да я. Причем в моей пользе для его жизни я немного сомневалась, и не без причин…

Астория, опухшая от слез, отбыла за поддержкой к матери час назад. Вначале девушка старалась держаться сдержанно, но все её старания пошли книзлу под хвост, стоило ей завидеть растрепанного и неуправляемого свекра, который все же пришел в себя, но лишь благодаря моим утешительным словам и обнадеживающей болтовне, в которую сама я не верила ни на йоту. В Малфой-мэноре кроме меня остались всего двое: Эйден и Беллатрикс в качестве охраны.

Женщина сидела напротив меня сердитая и угрюмая, смотрела на огонь в камине и нервно постукивала каблуком. Красивая уже давно увядшей красотой, одинокая, лишенная Азкабаном рассудка и жалости, она не хотела лишиться еще и племянника, единственного кровного родственника, ею признаваемого. Хотя тот не питал к тетке никаких теплых чувств, теперь не питал. После того дня в Риме, когда она нашла это моё рунное кольцо, ранее принадлежавшее Нарциссе, не желавшей, чтобы его носили, а тем более не желавшей, чтобы его носила новая жена покинутого мужа, Драко к тетке охладел. Не простил ей столь тщательного поиска, не смог. Но вот Белла, думаю, его любила. И любит, хоть и не помнит, а может, и не знает, что значит любовь. Как и я, впрочем. Вот так у нас с ней сложилось, что поделать. Обязанности по защите леди Малфой и её детей с Лестрейндж Волдеморт не снял, наоборот, придал им пожизненный статус, и тогда она просто не имела права меня покинуть, оттого злилась и нервничала. Её ждали пытки тех, кто мог что-то знать о Драко, а ей приходилось прохлаждаться со мной! Ну что ж, Риддл знал, что опасность — мой крест и моя плата за все, знал лучше меня самой…

— Заставь его замолчать, немедленно!

Я послушалась беспрекословно и прижала к себе сына. Тот замолк, напуганный гневным окриком Беллатрикс.

Пока я возилась с ребенком, женщина привстала и оглянулась на входную дверь, затем обреченно опустила голову, крепко зажмурилась и простонала:

— Мы ошиблись Гермиона, беги, быстро беги… — то были не просто слова, то были слова полные боли, она уже приготовилась выполнить приказ хозяина до самого конца, приняв смерть, но защитив нас с Эйденом. Как сможет, конечно, и если сможет.

— Куда бежать, почему?! — мне все еще не хотелось верить, что тот тихий гул, принимаемый мной за завывание ветра, совсем не гул, и уж точно не ветер.

— К Лорду! Беги-и-и!.. — её отчаянный вопль потонул в грохоте. Дверь, та самая, с историей рода, взорвалась как тонкое стекло, звонко рассыпавшись на мелкие кусочки. Можно смело сказать, что семейные ветви Малфоев порвали равно также, как и мою мечту, несбыточную мечту о покое, который я так и не смогла вымолить у судьбы, как ни старалась…

Я упала, накрыв собой сына. Взрывная волна была такой силы, что в доме треснули все стекла, а изумрудная люстра припорошила нас своими осколками, будто снегом. Только вот не чистым и холодным, а острым, легко рассекающим кожу и оттого грязным, испачканным в моей крови. Их было много, они пришли с праведной целью — искоренить зло в лице Габриэля, моем, а заодно и в лице всех, кого встретят на своем пути. Я не злилась, я понимала — возмездие за месть неотвратимо. Мне только любой ценой нужно было спасти Эйдена, и слава Мерлину, что Габриэль уже около года имел свою личную спальню в замке Слизерина, о чем Риддл запретил говорить кому бы то ни было. Там его убежище, его мир, его жизнь. Я со всех ног бросилась к входу в подземелье, с одной мыслью — лишь бы успеть.

За спиной у меня, странное дело, не свистели никакие непростительные заклятия, и никто не бросался в меня Авадой. Слышались лишь хриплые выкрики Беллы, её уже обступили со всех сторон, но подойти ближе боялись, сомневаясь, что смогут без потерь своей численности разбить её щит.

— Ну что, деточки, страшитесь мамочки? Ну как же так, вы не бойтесь, подойдите, мамочка вас поцелует! Ха-ха-ха!..

Она выиграла для меня время, но главного предусмотреть не смогла. У всякого безумия есть логика, а Невилл был безумен и давно хотел свести со мной счеты. Из нас двоих никто так никогда и не понял, что самая сладкая месть — прощение. Но я об этом не жалею!

— Куда спешишь, подруга? — Долгопупс расплылся в широкой улыбке, явив миру щербинку между передними зубами, и почесал за ухом. Он был одет в жилетку поверх толстого красного свитера и брюки с наглаженными стрелками, не самая удобная экипировка для борьбы, и я не стала медлить, ведь помнила еще, что на занятиях в Отряде Дамблдора Невилл почти не отставал от меня по быстроте реакции.

— Авада Кедавра! — заорала я, не особо надеясь попасть, и была права, парень увернулся, снова увернулся, но драгоценные секунды для того, чтобы перешагнуть через него и броситься дальше, я вроде бы получила. Но замешкалась, увидев, что же капает с ручки Эйдена на мою открытую грудь, скатываясь теплыми липкими каплями под платье — кровь. Его ладошка была разодрана в клочья куском металла двери, а магия, взорванная, как и сам вход, опалила Эйдену и плоть, и кость. Ребенок не терял сознание лишь от удивления и шока, а я не могла остановиться и помочь ему!

— Империо… — бессилие пронзило моё тело и разум.

Живая смерть, как я однажды назвала это удивительно извращенное заклинание, растаптывающее волю и личность. Каким бы смелым, умным и деятельным ты ни был, что бы ты собой не представлял, ты все равно слабее, всегда слабее! То, что Гарри ему не поддавался, не его заслуга, а Лили Эванс или же её убийцы — Волдеморта. Я много читала о непростительных чарах, раздражая своими частыми посещениями и «нехорошими» запросами мадам Пинс, но друга расстраивать не хотела и умолчала про свой вывод, предоставив ему возможность гордиться самим собой, а не отметкой на лбу и жертвой матери.

— Вот и хорошо, сейчас мы с тобой, Гермиона, поднимемся высоко, чтобы падать было больно. Ведь ты теперь… это… высоко летаешь, да? Ну а как же, конечно высоко — чиновница! — он сам отвечал на собственные вопросы, тяжело дышал и вел меня, приказывая идти вверх по лестнице туда, где мог бы воплотить своё безумие в жизнь, а вернее, в смерть. — А еще Тревора искать помогала, тоже мне, благодетельница! — парень тронулся умом.

Он иногда останавливался и оглядывался — звуки сражения стали громче. Это в Малфой-мэнор аппарировали Пожиратели, но возле входа в подземелья, равно как и в них самих меня не обнаружили, ведь оттуда мы с Невиллом, скрытые антипоисковым заклинанием, свернули вбок, незамеченные Беллатрикс.

Ветер был холодным и сильным, он трепал черную черепицу на остроконечных башенках замка, мои распущенные волосы и меня, запертую в собственном теле, путающуюся в подоле длинного шелкового платья, с окровавленным ребенком на руках, идущую к краю, чтобы упасть и больше не подняться. Таков был его план — наказать меня, приказав прыгнуть с крыши, унеся с собою не только свою жизнь, но и сына. Знакомое и тягостное ощущение — отвечать не только за себя, очень тягостное. Я бы и прыгнула, знай, что Эйден будет жить, но вот с ним? Хотя выбора не было, я кричала, но меня никто не слышал, я плакала, но глаза мои были сухи. Что было делать, кому молиться? За полшага до конца я осознала, что могу если не молиться, то хотя бы молить о помощи. Молить того, кому даже приговоренные к смерти не осмеливаются в глаза смотреть, а я знаю, о чем говорю. Из последних сил, ведь Невилл сковывал все мои движения, я сжала кулак на руке с меткой, другой прижимая к себе хныкающего малыша, и взмолилась.

«Мой Лорд, я вновь умоляю о спасении! Я знаю, что не особо вам нужна, я признаюсь, что не люблю Габриэля, но знаю, что вы можете любить! Знаю, черт возьми, знаю! Услышьте меня, мы на крыше, заклинаю, услышьте, вы отец, а я мать, помогите нам…» — я не знала Тома Риддла и не знаю, и никто никогда его не узнает.

Несмотря на всю свою логику и прагматизм, в криках моей души он не нуждался, он нас искал сам. Почему? Спросите Лорда при случае, и передайте мне его ответ тихим шепотом над моими останками, я обязательно услышу. А еще лучше, попросите его ко мне прийти, у меня остались к нему вопросы, очень много вопросов…

В те секунды Лорд находился в холле, добивая тех, кто не успел убить себя сам, а такие были. Ведь пытки — хороший стимул для смерти, и сам сбежишь, и друзей не предашь. Ему понадобились секунды, он даже палочку не достал, просто зажмурился, окутав темной дымкой зал, и выдохнул. С его вздохом все уцелевшие покинули этот мир с гримасой боли на побелевших лицах. Я бы на месте Большого Противостояния Света задалась вопросом, как можно бороться с тем, кто эту самую борьбу игнорирует?

— Тишина! — он поднял руки, и Пожиратели замерли, а Белла даже закрыла рукой свою рану в боку, чтобы звук капающей крови не помешал её повелителю почувствовать меня.

Люциус держался за спинку дивана и, не отдавая себе отчета в своих действиях, раздирал его обивку, не замечая, что ногти не выдерживают и лопаются, а их острые края впиваются ему в плоть. Он не был Малфоем в те минуты, он был разбитым немолодым мужчиной в разодранной Корнером рубахе, с убранными в длинный хвост седыми волосами, стеклянными глазами, не знающим ничего определенного о судьбе двух своих сыновей и жены, любить которую он не мог, но и жить без нее не хотел. Он сам мне это скажет, и то будут самые приятные слова, какие я могла ожидать, да и дождалась, от лорда Люциуса Малфоя.

Я шагнула и не почувствовала под ногами ничего, там была лишь пустота, это как будто ты взлетаешь, но не вверх, а вниз, и полет не обещал быть долгим, я даже не успела попросить прощения у Эйдена за такую его незавидную долю. Однако если бы вдруг и успела, и если бы он меня понял, то все равно не простил бы, знаю.

Сильная рука буквально вернула мой дух на землю, вывихнув плечо и разодрав ткань короткого рукава. Пройдет секунда, и я упаду на колени перед своим спасителем, завою от боли, а затем — от счастья. Империо улетучился, словно и не было его. Волдеморт в облике Риддла, неузнанный Невиллом, сделал шаг назад и подытожил:

— Дыши, дыши за нас всех! — что с ним творила его забитая душа, и что Том, а это был именно он и никто больше, хотел сказать этими словами, для меня навсегда останется тайной.

— Спасибо… — прохрипела я.

— Не благодари, тебе не нравится мой мир, я же вижу! — в его молодом голосе сквозила отчаянная обида. На уставшую женщину у его ног, на себя, на всех вокруг. Но как нужно было смотреть, чтобы видеть истину в её первозданном виде? Одно могу сказать точно — правда, а вовсе не ложь и обман, сила Волдеморта. Другое дело, что неудобна она, чертовски неудобна…

Невилл удивленно тряс палочку, ставшую бесполезной деревяшкой в один короткий миг.

— Ты кто? — он так и не узнал, как именно я выжила.

Лорд весело развернулся, смешно расшаркался, одернул красивый черный сюртук — похожий я не раз видела на Северусе — и быстро засеменил к парню. Представление было рассчитано не только на него, но и на меня, как на любимую его зрительницу.

— Темный Лорд, очень неприятно познакомиться, но вот если вырвать тебе сердце, то первое впечатление будет исправлено! Ну как? Будем исправлять? — Риддл сделал вид, что размышляет. — Или ты предпочитаешь присоединиться к папочке с мамочкой? Я организую, так уж и быть, избавлю тебя от хлопот… — Невилл стоял перед ним прямо, его глаза снова были ясными глазами трудолюбивого и храброго мальчика, которому я не одну сотню раз подсказывала верное соотношение ингредиентов на Зельеварении, с которым дружила и о котором думала, что именно он станет любимым профессором моих обожаемых рыжих детей, но хорошо задуманное часто очень плохо удается, запомните еще и это.

— Будь ты проклят, будь проклят твой крестник, будь проклята твоя кровь… — слова перед гибелью имеют вес, и я до сих пор уверена, что не стоило Лорду давать ему время их произнести, но самоуверенность — второе имя силы, и Невилл оставил после себя мощное оружие против нас всех. Он вложил в него всю боль и весь яд своей ненависти.

Рука Волдеморта, с длинными и тонкими пальцами, уже потянулась к груди Долгопупса, но в тот момент, как люк на чердак распахнулся и в проеме показался взбешенный Люциус, ему пришлось исчезнуть, перевоплотиться он не успел, ведь на этом свете только две женщины знали о его секрете. Возможность уничтожить моего очередного бывшего друга досталось мужу, имеющему на то законное супружеское право. Он долго орудовал Сектусемпрой, и на крыше той ночью смешалась не одна кровь, но Эйден был жив, и меня не пугали остекленевшие мертвые глаза Невилла, наблюдавшие, как я, прижавшись к колючей щеке Люциуса, глажу руками его голову.

«Смотри, Невилл, как я живу, смотри и завидуй!» — мысли злобной сумасшедшей, я понимаю. Но, за ненадобностью, в мире Темного Лорда границы нормальности весьма призрачны…

* * *

Победительницей, идя к воротам поместья с озлобленным мужем и молчаливым Макнейром, я себя не чувствовала. Корнера пленили, заключили в темницу Малфой-мэнора, Белла его пытала, выворачивая ему кости и вовсю применяя Круциатус, желая выпытать хоть что-то о племяннике, но пробыл мой главный враг в моем доме совсем недолго, как и планировал, увы. Корнеровцы, конечно, просчитались, придя к нам тем вечером, и не предусмотрели всего. Да и можно ли было предусмотреть, что к краху так тщательно подготовленного захвата приведет черный шейный платочек Эйдена? Правда, не обычный, а сшитый из ткани, подобной боевым мантиям Пожирателей, на которых вышиты все их имена. Стараниями Люциуса, трепетно относившегося к безопасности семьи, имя его младших сыновей появилось на одеждах всех соратников Лорда ближнего круга. По этой причине мы и выжили, собственно. Не будь того платочка, не ощути Пожиратели опасности для Эйдена, не прибудь вслед за ними Темный Лорд, не почувствуй он меня на крыше, все было бы кончено, ведь все искали Драко, чья кровь, как оказалось, и была использована в проникновении в замок. После такой дерзости кровная защита уже никогда не будет единственной защитой знатных магов, ею обладающих, и станет занимательной, но все же историей, а Люциус еще долго будет корить себя за подобную опрометчивость.

— Где мой сын?

Я стояла за плечом мужа, затянутая во все черное, бледная, осунувшаяся от всех бед, свалившихся на нас, словно кара небес, и сдерживала в себе целое море слов, готовых выплеснуться наружу. Джордж, казавшийся еще более высоким от своей худобы, с горящими карими глазами, наклонил голову в знак приветствия, и отвечать по сути вопроса не спешил. Я чувствовала его страх, он уже давно был и моей тенью.

— Мы пришли за Майклом, — немного помолчал и добавил: — И за гарантиями его безопасности, и если вы их предоставите, мы отпустим вашего Малфоя… — на последних словах его взгляд остановился на мне, но не найдя в той неподвижной женщине ничего знакомого, что позволяло бы ему на меня злиться, он равнодушно отвернулся. Не Грейнджер убила его брата, выходит, и ненавидеть меня не стоило, стоило лишь бороться. Ох, как меня тогда задело его равнодушие! Уизли посчитал меня недостойной своей ненависти, отомстив тем самым так, что дух перехватило…

— Гарантии? Ты, смешной мальчишка, оглянись вокруг, думаешь, Лорд тебе бумагу с обещанием не убить подпишет?! — Люциус оперся на трость и подался вперед всем телом. — Серьезно?!

— Серьезно, — ответил Джордж, но уже не так уверенно.

— Мы отдаем Майкла, вы Драко, и на том расходимся! Всё останется как есть, — процедил муж, — никаких гарантий!

Молодой рыжий мужчина что-то обдумывал.

— А если нет?

От этих слов меня скрутило, я понимала, что выпросив у Риддла возможность отдать того, кто хорошенько и методично портил ему репутацию уже не первый год, мы пошли на риск. Второго шанса просто не будет!

— Как поживают твои племянники — Фред, Джеймс? — встряла я в разговор. Кстати, Джинни родила своего первого сына в один месяц с моим младшим ребенком, и вне брака, ведь я, если вы помните, запретила кому-либо из Уизли связывать себя узами с полукровками. Но кто был отцом малыша, сомнений не вызывало.

— А твои дети? Не болеют? — вежливо, сдерживая ярость от осознания того, что ему угрожает та самая малявка-зубрила, которой он на каждое Рождество в Хогвартсе дарил свои самые полезные изобретения. Веселые меня интересовали мало, насколько я помню.

— Ну, как сказать, старшего вы не достали, но вот младшему всю жизнь придется носить перчатку, ему совсем недавно ручку сильно ранило, и она уже не будет здоровой, так что можно сказать — болеют. И это плохо, Джордж, очень плохо!

Не важно, что я говорила, важно, что меня поняли. Глядя на моё каменное лицо и на довольно ухмыляющегося Люциуса, Джордж не посмел подставить под удар племянников, он поверил мне. Сделала бы я то, что имела в виду? Ну, если бы он не понял? Думаю, да, сделала бы, и никакой Темный Лорд со своей тягой к признанию своего правления не стал бы мне помехой, а муж, само собой, не осудил.

— Мы согласны, — хрипло, и без особой охоты сказал он. Неужели понимал, что Майкл не его герой? Или «хорька» не хотел отпускать?

Джордж махнул Дину Томасу, тихо стоящему за его спиной, Люциус кивнул Уолдену. Оба они исчезли на неполную минуту и появились, но уже не одни, а со своими пленниками — Драко и Корнером, окровавленными, избитыми, с еле заметными признаками жизни на разбитых лицах и заплывшими глазами. Драко отличался лишь пугающе белоснежной кожей. Из него выкачали большую часть крови и не убили лишь благодаря Корнеру, приказавшему оставить себе такой путь к отступлению и спасению, на случай, если все пойдет не так, как они планировали.

— Отдайте Невилла… — тихо попросил Дин.

— Нет! — перебила я супруга, готового избавиться от ненужного трупа.

— Но я… — начал он снова.

— Нет! — моё слово стало окончательным на той вынужденной встрече.

Я бросилась к лежащему на земле Драко, схватившим руками моё лицо и улыбнувшегося в последний раз за год, проводила жгучим взглядом Корнера и его компанию, и клятвенно пообещала себе, что сделаю все, чтобы убить его. А если не моя ненависть раздавит Майкла, то ненависть Габриэля довершит начатое его матерью, уж я постараюсь объяснить сыну, что к чему в этом мире!

Кисси сожжет Долгопупса на заднем дворе, а его пепел пошлет в качестве подарка Уизли, подставившим Невилла одним погожим жарким днем в Норе, и сделавшим его изгоем в этой стране. Он бы выжил, когда-нибудь перешагнул через свою скорбь по Полумне, и не так счастливо, как хотел бы, но прожил отпущенный ему срок. Возможно, даже, занял бы должность профессора Травологии, ведь директор Хогвартса — тот, кто понимает, каково это — существовать без своей единственной любви, и Невилла он бы понял…

Драко выхаживали больше года. Спустя несколько часов после освобождения Люциус, в сотый раз заглянув в спальню сына, не услышал его дыхания, ни хриплого, ни слабого, вообще никакого! Парня спас доктор Лайнус. Настоящий знаток своего дела, он вернул ему жизнь, но уже вскоре мы все о том пожалели.

— Мама, блатик живой? — спросил меня Габриэль, вцепившийся обеими руками в ногу старшего брата.

Его умоляющие глазки не такой ответ выпрашивали, но услышал ребенок лишь моё:

— Не совсем, малыш, не совсем…

Габриэль не желал меня понимать, лежащий перед ним изможденный молодой мужчина был ему дороже остальных. В нем он находил что-то живое, неиспорченное, чудом уцелевшее при такой жизни и отсутствовавшее в других его родственниках, за исключением Эйдена, конечно. Но тот был слишком мал, да и когда вырастет, не станет ему другом. Слишком она разные, мои сыновья, а Драко был, есть и будет ему самым родным человеком, с которым он играл в детстве, делился секретами в юности и которого, я уверена, будет поддерживать в зрелости. Не получая должной любви от меня, он не мог отказаться от нее вовсе и искал в других, не раз такой поиск сыграет с ним злую шутку и заставит обжечься, однажды вовсе уверив его, что люди не могут любить.

— А долго он спать будет? Сколо утло уже!

— Послушай, хороший мой, Драко может не проснуться и нам с тобой нужно быть сильными, только вместе…

— Он пр-р-роснется! — нежное и красивое личико сына исказила ярость, губы сжались в одну тонкую белую линию, в серванте и окнах задребезжали стекла, а со стен попадали картины. Но Габриэль не обращал внимания ни на мой ужас, ни на возмущенные крики обитателей портретов — он был зол, его не устраивали слова матери. Но что я могла? И что мог четырехлетний ребенок? Он и с возрастом не научится созидать, разрушение — вот его родная стихия, а тогда и подавно.

Я грустно улыбнулась, и у сына вопросительно взлетели тонкие светлые бровки.

— Ты буковку «р» выговорил!

— Он проснется… — совсем тихо повторил ребенок и заплакал.

Кома неизвестного происхождения — диагноз Драко Малфоя, и с ним, этим диагнозом, мы боролись долгих тринадцать месяцев. Вся жизнь сосредоточилась в одном месте — Святом Мунго, а колдомедики в лимонных халатах стали моим кошмаром наяву. В Малфой-мэноре не проводили приемов, не смеялись, не разговаривали слишком громко, а просто ждали и надеялись. Я, разумеется, не уповала лишь на надежду и вместе с Алексией посетила все библиотеки мира, от величественной залы в Ватикане, больше похожей на маленький город, до библиотеки Кембриджского университета! Везде можно было почерпнуть что-то о волшебстве и волшебниках, но ни книги, ни лекари так и не помогли.

— Ну что? — с несвойственным ей отчаянием в голосе спрашивала меня Беллатрикс каждый раз, когда я уставшая и злая вваливалась в палату Драко, где она дежурила денно и нощно.

— Нет, Белла, прости… — она коротко и понимающе кивала, усаживалась рядом со мной и начинала раскачиваться, тоненько подвывая. Обычно я, продержавшись несколько минут, принималась ей вторить. Мы были просто женщинами и ничего не могли с собой поделать, нам было больно.

Дела обстояли из рук вон плохо не только лишь у парня. Астория отказывалась возвращаться в дом, где было пролито столько крови, проведывала мужа не чаще раза в неделю и с удовольствием раздавала интервью множеству глянцевых изданий и Рите Скитер в частности, в которых проливала слезы о Драко с такой силой, словно недавно стала вдовой! У Люциуса наблюдался заметный спад в работе, чем не преминул воспользоваться Альберт Нотт, публично обвинивший мужа в бездействии на собрании у Темного Лорда и, к сожалению, был не так уж и не прав. Супруг больше пил, чем работал. Нередко он, сидя в своем огромном кожаном кресле с бокалом виски в руках, провожал меня глазами, пока я бегала по комнате, лихорадочно листая страницы в очередном скучном талмуде о здоровье магов, и что-то шептал себе под нос.

— Хорошо…

— А? — отрывалась я от совсем не увлекательного чтения. — Что хорошо?

— Хорошо, что ты у меня есть, то был мой лучший день в Риме…

— Люциус, ты пьяный, и ты уже говорил мне это вчера и на прошлой неделе тоже говорил!

— Я помню, Гермиона, просто хочу, чтобы ты знала! — злился он. Мне обычно в такие минуты хотелось обнять его сильную, но такую несчастную фигуру, что я и делала.

Не все мои дни в семье Малфоев были счастливыми, не все были хотя бы сносными, за многие из них я понесу наказание, так и не раскаявшись, а за некоторые, немногие, попрошу прощения, но как бы то ни было, Том Риддл подарил мне настоящую семью. Кто знает, может, не случись у Артура приступа глупого мщения, я бы так и не узнала, что это значит. Рон мне нравился, он был своим парнем, но мы не подходили друг другу, я его подавляла, а он меня беспрекословно слушался. Что ж тут хорошего, что за семья бы у нас вышла? Я — в роли Молли?! Ужас!

Другое дело Люциус, совсем другое дело! Он никому не позволял себя подавлять и на следующий же день после злополучного собрания представил Лорду некие неопровержимые доказательства несоответствия Нотта занимаемой должности. Если конкретнее — колдографии, на которых его сын развлекается с некой хорошенькой магглой легкого поведения, щедро сдобренные красочным рассказом мужа о попустительстве Альберта таким вот наклонностям Теодора. Политика политикой, но чтобы приближенные велись на свои же уловки и позорили чистую кровь? Нет, такого он стерпеть не мог, ну а леди Малфой это так — его личный и весьма разумный, как показало время, каприз.

В январе 2004 года мой муж стал министром магии. На его колючий надменный взгляд и белую шевелюру теперь можно было наткнуться где угодно! Будь то карточка в обертке от шоколадной лягушки или громадный плакат в Атриуме Министерства, свеженький свод законов с его высокомерной миной на обложке или «Ведьмополитен» с прыгающим от восторга заголовком «Самый красивый министр магии по результатам анонимного опроса!» Только мне было известно, что должность Люциус «взял» по инерции, и не выступи Нотт с обвинением, занимал бы он свой высокий пост до конца дней.

Летом того же года судьба сжалилась над Драко и, наконец, перестала красть у него драгоценное время и саму жизнь.

— Гэб, подай воды… — хриплым голосом попросил он брата, рисующего в воздухе таинственные лабиринты.

Я никогда не видела моего Габриэля таким счастливым, как в тот день, и больше не увижу. Он невербально, сам того не замечая, наколдовал целый кувшин воды, выбежал в коридор и закричал, не в силах справиться с раздиравшей его радостью.

Вновь вспыхнул свет, жизнь возобновилась, недоброжелатели умолкли, дети продолжали расти, Драко поправляться, а муж и я — работать.

* * *

Черт дернул меня прогуляться по окрестностям Уилтшира тем днем! Захотелось размять ноги, видите ли! И детей с собой прихватить, для той же цели! Мол, и от поместья недалеко, и посмотреть на то, как живут те, с кем по соседству живем мы, показалось весьма увлекательным! Глупая…

Заход в маггловскую кондитерскую прошел гладко. Габриэль и Доминик — сын Алексии — до отвала наелись заварных пирожных и вели себя мирно. В магазине электроприборов они лишь хихикали и норовили «усовершенствовать» электрочайник, тостер и микроволновую печь, за что получили подзатыльники и угомонились. Но, проходя мимо красочной детской площадки с горками, качелями и каруселями, Габриэль изменился в лице, а я прозевала тот момент, когда мой восьмилетний сын скинул с себя маску детства и беззаботности. Увы, я редко угадывала такие его изменения. Засмотревшись на витрину магазина через дорогу, думая лишь о времени в маггловском мире, пролетевшим стремительно и мимо меня, равно как и переменчивая маггловская мода. А ведь мама моя наверняка носила такие узкие брючки и туфли на тонком каблучке!

— Левее, вот на ту, рыжую! Смелее давай, никто не видит, я потом нас всех укрою!

— Но я не хочу, ей будет больно… — Доминик готов был зареветь.

— Зато ты себя проявишь, как сильный маг, ты же не хочешь быть слабым? — Габриэль держал в своей руке дрожащую ладошку приятеля и направлял её на девчушку с рыжими косичками, копающуюся в песочнице и не подозревающую, что песочный замок — это последнее, что она могла бы сделать в своей короткой жизни.

— Говори, кому сказал! К-р-у-ц-и-а-т-у…

— Остановись! — заорала я, обратив на себя внимание двух мамаш с младенцами. Беспокоиться им следовало не обо мне, а о двух мальчишках, играющих с палочками, подаренными Темным Лордом!

— Ну, мам, — заныл Габриэль, — мы просто играли!

— Да, тетя Герм, играли… — обреченно подтвердил Доминик, покрывающий и защищающий всех, кого можно и нельзя. На меня смотрели большие серо-зеленые глаза Волдеморта с пушистыми ресницами, словно говорящие, что он-то все понимает и знает, но просит меня Гэба не ругать, ведь он его единственный друг, пусть и не всегда хороший, но…

Сердце сжалось от жалости. Доминик не оправдал чаяний своего отца и даже матери. Мальчик рос излишне добрым для этого жестокого мира, в котором на него возлагались большие надежды на распространение этой самой жестокости, излишне светлым, с душой, готовой обласкать любого, кто нуждается в ласке и заботе. Особняк Гойлов ломился от прикормленных им бродячих собак, больных и заблудившихся сов и бездомных плешивых кошек. Однажды Доминик даже умудрился найти и притащить в дом, до смерти напугав Сюзанну, маленького дракончика с подбитым крылом, отчего Грэгори прозвал мальчугана Хагридом-младшим, наотрез отказавшись называть его по-другому. Алексия злилась на пасынка и начинала топать ногами, лишь услышав «новое» имя сына, но поделать ничего не могла.

Три месяца назад Габриэль, на глазах у младшего друга, утопил в садовом чане трех котят, мотивировав свой «добрый» поступок заботой о кошке, матери тех пушистых комочков, правда, оставил одного, пояснив Доминику свое решение так:

— Она здоровее будет, не реви! И этого любить больше станет! — но мальчугана это сомнительное утешение не убедило. Он плакал навзрыд весь день и всю ночь. Объяснялся поступок сына легко, я недавно родила дочь — Сильвию, и старший сын всегда отворачивался, когда его отец подбрасывал младенца на руках, восхищаясь маленькой кареглазой леди, так похожей на свою мать. Хотя чаще он просто уходил, наградив и меня, и восторженного Эйдена презрительным взглядом.

В общем, если пофантазировать, то легко можно было представить Риддла, коротающего вечера за увлекательной энциклопедией под мудреным названием «Генетика человека». Именно она, генетика, и дала сбой. Кто знает, может, в роду Марволо, Риддлов или Соррови в прошлые века или, чего уж там мелочиться, тысячелетия, закрался ангел, спустившийся с небес, дабы в далеком двадцать первом веке показать Тому Марволо Риддлу фигу в лице его единственного сына и наследника?

Кроме меня, Алексии и Габриэля никто не знал о родстве Лорда и Доминика Гойла. Сын не мог не знать, так как секретов у Риддла от него не было, да и крестник чувствовал связь между своим крестным и маминым любимцем, кровную связь. Однако, если бы малыша внимательно рассмотрел Поттер, у него тоже не осталось бы вопросов, чей перед ним стоит ребенок и чьи пухлые губки бантиком ему улыбаются. Немножко сутулый от застенчивости, тихий, добрый, любознательный, то есть с характером противоположным своему родителю, внешне он — его уменьшенная копия. Я не видела Риддла ребенком, но, уверена, он таким и был: худощавым, черноволосым, с большими умными и грустными глазами, правильными чертами лица, да и вообще, очень и очень милым! Стоит заметить, конечно, что магический потенциал у него был громадной силы, но использовался в редких случаях и лишь тогда, когда в нем кто-либо нуждался.

Единственная заслуга Габриэля в его общении с Домиником — его опека над ним. Он не позволял даже Темному Лорду прикрикивать на ребенка, раздражавшего того одним своим видом. Крестник всегда выходил вперед, закрывал малыша своей спиной и твердо, как настоящий мужчина, парировал выпад крестного, отвечая ему что-то вроде:

— Он со мной! Не кричи на него, мы идем ко мне, играть! — или «учиться», или «обедать», или просто «не кричи». Да никому не позволено было обижать малыша, а кто совершал такую глупость, раскаивался в своем поведении и старался в дальнейшем Доминика обходить стороной, во избежание неприятных недоразумений с моим сыном. На него же не пожалуешься — сын министра, как-никак!

Эйден в непонятных забавах брата не участвовал, не любил его и всячески игнорировал. Его и так встречали с распростертыми объятиями в любой семье, где имелись дети, подходящие младшему сыну по возрасту. Он светился беззаботностью, весельем, был вежлив и угодлив. Мамочки прочили его в женихи своим дочерям, и Люциус всерьез задумывался, не обручить ли непоседу в раннем возрасте, лишив его тем самым проблем выбора в будущем? А они, проблемы, были бы. Эйден не водился со всеми, прежде гордо интересуясь у карапузов происхождением их родителей и финансовым состоянием, но вот с ним дружить хотели все. Я не успевала покупать подарки на всевозможные дни рожденья, на которые он был приглашен!

Сын не был злым, не был скрытным, никогда не лгал, но и внутреннего мира я в нем не замечала. Ребенок рос избалованным высокомерным красавчиком, слушался родителей, нежно обожал сестру и не терпел неуважения к своей особе и фамилии. И внешностью, и натурой он напоминал мне Драко, каким я его запомнила на младших курсах, хотя того любили далеко не все, да и сообразительности в нем было побольше, но, в общем, малфоевская кровь в Эйдене жила и процветала.

Если продолжить вспоминать тот 2006 год, то, как вы поняли, первое, что приходит на ум — дети. У меня родилась Сильвия, которая вырастет в степенную молодую леди и такую же зазнайку, как и её мама в далеком детстве. Джинни, если вам интересно, а то мне не очень, родила Северуса Поттера, перестала скрывать имя отца своих детей, но скрыла, что у её сына есть и второе имя — Альбус. И впрямь, афишировать такое, по понятным причинам, было бы издевательством над самим ребенком, ведь тому еще в Хогвартс поступать, а новое поколение времен Волдеморта не потерпело бы такого противостояния новым устоям. Факультет Гриффиндор восстановили и шляпу наладили, дабы точно знать, кто есть кто, а не ради традиций и студентов, разумеется, и страна давным-давно пришла в норму, но чья то была норма? Верно — Темного Лорда, потому я Гарри понимаю, конечно.

Зимой того же года Астория, наконец, забеременела, и с трудом, настолько слабым было ее здоровье, но все же выносила и родила хилого мальчика, названного отцом Скорпиусом. В чью честь, и по какой причине, мы обе, сидевшие на диване и отслеживающие глазами хаотичные перебежки счастливого Драко, понять не могли.

— Но, дорогой, может, все же как-нибудь мелодичнее? «Скорпиус» звучит немного странно и режет слух, а моя мама всегда говорила, что имя младенцу стоит давать соответствующее его происхождению… — Астория заламывала руки и жалобно таращила на мужа свои очаровательные голубые глазки.

— Ты хочешь сказать, что имя, данное ему мной, его отцом, недостойно его?! — возмутился мужчина и запустил руку в свою уже совсем не густую платиновую шевелюру.

Я поправила подушки за спиной девушки, все еще слабой после перенесенных родов и подвела краткий итог получасовой беседы, грозившей снова пойти по кругу.

— Она хочет сказать, что ты придурок, а имя дурацкое!

— Да! — радостно согласилась Астория, любившая со мной соглашаться.

Драко укоризненно глянул на жену, не поддержавшую его в такой важный момент, совсем не аристократично погрозил мне кулаком и важно возвестил:

— Всё! Пойду, покажу детям Скорпиуса, они с отцом меня в детской ждут!

«Бедное дитя…» — подумала я и похлопала по плечу пригорюнившуюся новоиспеченную мать.

В общем, детский сад Малфой-мэнора пополнился еще одним постояльцем, издающим шума не меньше, чем все остальные, вместе взятые. И я частенько сбегала оттуда в замок Салазара Слизерина — побродить по его закоулкам, постоять на верхушке самой высокой из известных мне башен, навестить становившегося все более угрюмым и нелюдимым Габриэля, предпочитавшего жилище Лорда дому, и просто отвлечься.

Только вот все чаще мне приходилось ходить туда не с вышеперечисленными целями, а от отчаяния, не в силах поверить, что мой уже девятилетний сын сделал то или иное, и это не мой кошмар, а жуткая реальность…

* * *

— Мама!

— Что?

— Ну, мама!

— Ну что?!

— Скажи ему! — Эйден кричал со второго этажа, и оттуда же доносились звуки нешуточной потасовки.

Я поняла, что, если перекрикиваться, никуда мы не успеем, и решила подняться.

— Кому? — но вопрос был лишним. Доминик и Эйден колошматили друг друга, а рядом, на полу, сидела Сильвия и хлопала в ладоши, решив, видимо, что мальчики для неё стараются.

— Весело, весело! — радовался наивный ребенок.

— Мама, скажи ему, что ты моя мама! — сын был не на шутку взбешен.

Таких просьб я еще в жизни не получала и слегка растерялась.

— Тетя Герм, он не хочет, что я с вами в Хогвартс ехал, а мамы там в этот раз не будет, вот я и…

— В Хогвартс едут только с родителями!

— Но дядя Драко не твой папа! — возразил ему Доминик, за что получил очередную оплеуху и был с легкостью прижат старшим соперником к земле коленом. Я поспешила разнять драчунов, раз сто пожалев, что согласилась на уговоры Драко, который, конечно, не папа Эйдена, а попечитель школы! Потому и был приглашен с детьми на двухдневную экскурсию в Хогвартс, организуемую профессорами и директором каждый год перед приездом уже школьников, для тех, кому только предстоит ими стать. Новый мир, новые традиции — все логично.

— Ну пожалуйста, ну пожалуйста… — всю прошлую неделю канючил мне на ухо помощник министра, не желая отвечать за целую банду детишек единолично. Люциус отбыл по делам во Францию, Астория навещала очередную подругу в Вене, Алекс отправилась за новыми данными для своего учебника в Южную Африку, Темного Лорда, понятное дело, никто не просил, а Белла отпадала по определению, она же Белла!

Мимо прошествовал довольный Драко, наряженный в выходной костюм с длинными полами и стоячим воротником, высокий, стройный, красивый, увешанный драгоценностями и отличительными знаками Слизерина, куда ни глянь. Я позавидовала, ведь моя стройность после трех беременностей была уже не столь явной, как мне бы хотелось. Нет, я еще влезала в узкие платья, но теперь то были, в основном, платья с корсетами, а когда-то я по глупости полагала, что больше никогда не натяну столь неудобный аксессуар!

— Милое платьице! — прокомментировал мужчина мой алый наряд, открывающий чужим взорам гораздо больше, чем позволяли приличия. — Ты в нем…эээ…

— Красивая? — хмуро подсказала я.

— Пышная! — не догадался соврать Драко, за что получил по спине свитером Габриэля.

— Так, все взяли теплые вещи? — вспомнила я про главную свою головную боль, дети категорично не любили собираться. — И ты, Доминик, конечно, ты с нами! — Эйден недовольно поморщился.

— Взяли…

— Габриэль, держи свитер! Ты его не уложил! — сын держал за шкирку брыкающегося младшего брата и всем своим видом давал ему понять, что Доминика обижать нельзя.

— Уложил, просто не этот, а другой, зеленый… — процедил он, все еще не выпуская жертву на свободу. Свитер с гербом факультета подземелья, догадалась я. Ну что ж, верность своим идеалам — хорошая черта.

— Где Сюзанна? — проорала я в пространство.

— Здесь я! Вы там еще долго? — раздался нетерпеливый звонкий голосок с нижнего этажа.

Наконец, когда все собрались и с трудом, но помирились, Драко достал ключ-портал и перенес нас к воротам величественного замка, где вновь прибывших уже встречали преподаватели и сам директор, испепеляющий колючим взглядом своих черных глаз уже не меня, а моего сына — Габриэля. И хоть ребенок был не худшим легилиментом, чем сам Темный Лорд, Северус почуял, откуда ждать беды…

— Я уже видел, — коротко ответил сын, сосредоточенно вглядываясь в возвышающийся помост, на который потихоньку начинали выходить профессора.

— Когда?!

— Ну, мам! — насмешливый взгляд исподлобья.

— Ах, ну да, дядя Том…

На меня зал навевал воспоминания о сражении 1998 года, и я старалась по сторонам не озираться, лишь украдкой глянув на стол Гриффиндора, за которым провела столько лет, завтракая, обедая и ужиная. Как бы я не крепилась, сердце сжалось, а в горле образовался ком так и невыплаканных слез. Никогда я еще не была настолько посторонней в Школе Магии и Чародейства, никогда.

— Тетя Герми, с вами все хорошо? — испуганные темно-синие глазки Сюзанны вывели меня из оцепенения.

— Да, все отлично, дорогая, все отлично! — обряд полного крещения сказывался, девчушка всегда знала, когда мне плохо.

Дойдя до столов, уставленных всевозможными яствами, родители и их чада принялись рассаживаться. Все старались выбрать себе места под знаменами факультетов, приверженцами которых они являлись, и мои дети не стали исключением. Эйден, чуть не сбив с ног брата, рванул занимать нам всем места поближе к помосту и, безусловно, под флагом Слизерина. Усаживаться мне пришлось рядом с Габриэлем, а он, что удивляло, подвинул брата и сел самым первым в ряду, почти уткнувшись носом в трибуну для директора. Я много рассказывала ему о Северусе Снейпе как о лучшем зельеваре, сложном человеке и о том, кто мог бы помочь Патрику, но не стал этого делать, и, глядя на такое рвение сына, наивно подумала, что Габриэль просто хочет рассмотреть директора, ведь им обоим предстоит провести долгих семь лет в некой непризнанной окружающими борьбе, но в очередной раз ошиблась. Старший мой ребенок уже не мыслил как ребенок, и я все чаще задумывалась, а был ли он когда-нибудь по настоящему маленьким и невинным, или нет?

Драко буравил не в меру активного Эйдена свирепым взглядом, но лицо его было неподвижно и бесстрастно. Так же невозмутимо, оглядывая всех надменным взглядом серых глаз, и его отец вот так сидел когда-то по правую руку от бывшего своего союзника — профессора Снейпа.

Правда, теперь его место занимала МакГонагалл. Видно, что-то там не рассчитали в организационных вопросах, и пожилая женщина просто не знала, куда себя деть от распиравшей её неприязни к бывшему ученику, перед которым ей еще предстояло заискивать, убеждая главного попечителя в необходимости того или иного школьного инвентаря, ремонта, или пополнения фондов библиотеки. Она поджимала старческие губы, мяла узловатые пальцы, поправляла свою мантию болотного цвета и делала вид, что внимательно осматривает собравшихся, потому не раз её встревоженный взгляд останавливался на мне. Она не кивнула, но глазами поздоровалась, у неё не было другого выхода. Затем внимательно изучила детей рядом со мной, остановилась на Габриэле, отслеживающим её манипуляции без малейшего стеснения, и сердито отвернулась.

Я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться, настолько была согласна с её впечатлением, ведь сама ожидала, что скамья Слизерина подо мной загорится! Но нет, я заняла своё место, а не чужое. И, переговариваясь с чьим-то обеспокоенным папой о новой системе начисления баллов, забыла, что позади меня расположилось моё прошлое, которое еще даст о себе знать, да так, что забыть уже никто не сможет…

— Мама! Это они?

— Где? Кто? Ты не видишь, что мама разговаривает? — я извинилась перед собеседником и повернулась к Эйдену. — И прекращай вертеться, ты не дома!

— Но все спрашивают, моя ли ты мама? Ты такая красивая и молодая!

— Вы неумелый маленький подхалим, молодой человек!

— Ага! — сын расплылся в счастливой улыбке и ямочки на его щечках умилили сидевших неподалеку двух юных дам. Они громко вздохнули и прижали ручки к груди в немом восторге. — Ну, они? — кивнул он мне за спину.

Я полуобернулась, всё еще отчитывая ребенка.

— Выражать свои мысли нужно понятно для других, милый, не стоит злоупотреблять междоме… — но не договорила.

Мужчина и женщина отвели взгляд, как только я на них посмотрела, не хотели портить Джеймсу праздник. Гарри Поттер и Джинни, пока еще Уизли, прибыли с сыном на экскурсию, как и все остальные, ничем не отличаясь от других обеспокоенных родителей, еле удерживающих своих отпрысков на местах. Я мысленно взяла себе на заметку, что при случае выскажу свое мнение о «великодушии» Волдеморта, переходящим всякие разумные границы!

Габриэль заинтересовался происходящим и тоже обернулся, но не так деликатно, как я, а всем туловищем, и уставился в зеленые глаза Гарри, которые тот просто не успел спрятать, словно загипнотизированный моим сыном. На нас уставились десятки любопытствующих, и я почувствовала, что краснею.

— Габриэль, отвернись сейчас же!

— Нет!

— А я сказала, отвернись!

— Я отвернусь, когда захочу! — сын не спорил, он констатировал, так как чувствовал себя в Хогвартсе хозяином положения, что бесспорно, если учесть, какие важные для мира знания носил в себе, и кто был ему всю жизнь примером для подражания.

Джеймс, удивленный не меньше Доминика и Эйдена, тоже уставился на Габриэля, но тому не понравилось подобное вмешательство, и младший Поттер моментально согнулся, словно от кишечных колик. Джинни запричитала, Безголовый Ник перестал пугать малышей, а я схватила своего старшего за шкирку и силой повернула его лицом к столу.

Габриэль не рассердился на столь грубое поведение матери, его голова была занята другими мыслями. Я не сразу заметила, что глаза у ребенка расширены от ужаса, а когда заметила, то вслушалась в еле слышный шепот:

— Он что-то знает, знает и расскажет, сегодня расскажет…

Инцидент замяли. В зал запустили летающие канделябры, а на головы гостей замка преждевременно опрокинули не один фунт конфетти. Затем на трибуну вышел директор, ничем не отличающийся от профессора, в моей памяти, конечно, и в тот же миг зал взорвался аплодисментами и приветственными криками.

— Директор — сила! — кричали мужчины и одобрительно кивали головами.

— Такой милый… — замечали некоторые мамаши, потупив взоры. Услышав в первый раз эпитет «милый» по отношению к Северусу Снейпу, я чуть было не забыла, где я, кто я, настолько не подходило подобное определение высокому раздраженному мужчине средних лет с сальными волосами и репутацией самого злобного профессора школы чуть ли не за всю её историю!

— Такой верный! — раздавалось в основном по обе стороны от меня. На такое замечание возразить было нечего. Даже чересчур верный, к несчастью для моей семьи.

Стол Гриффиндора, как нетрудно догадаться, был полупустым и звуков за ним сидящие не издавали. Разве только Гарри и Джинни громко, и даже как-то остервенело хлопали, не обращая внимания на недоумение остальных родителей того же факультета.

Я не ожидала ничего особенного от приветственной речи Северуса, ну не о закупорке смерти ему было вещать, в самом деле? Он говорил сухо, сжато, что естественно, но не смотрел на Габриэля и отворачивался от слизеринского стола так рьяно, как только позволяли физиологические особенности шеи! Ни единого взгляда, ни даже намека на взгляд! Габриэль вытянулся в струнку, в надежде увидеть глаза своего будущего профессора Зельеварения, а эту должность Снейп не оставил, но тщетно! От злости сын заскрежетал зубами.

— Мама, познакомь меня с ним, мне очень нужно! — сказал сын сразу же, как только Северус замолк, а МакГонагалл огласила список ответственных за экскурсантов. Директора в нем не значилось, и я поняла, зачем он махнул палочкой из-за спины Минервы, наверняка, должен был вести предполагаемых слизеринцев в подземелья, но передумал.

— Как бы тебе объяснить… Может, не стоит? Ты же знаешь, это маму расстроит… — я хваталась за соломинку, но Габриэлю было плевать на мои чувства.

— Если ты сейчас же меня не представишь, то они, — он указал на толпу, закрывающую собой желанную цель, — освободят путь сами! — какую именно гадость он мог бы наслать на мешавших ему людей, я предпочла так и не узнать.

— Дети, — обратилась я к притихшей компании, — вас дядя Драко поводит, он знает подземелья не хуже Малфой-мэнора. Идите, не заставляйте себя ждать!

Габриэлю ничего не бывает нужно «просто так», и я немного кривила душой перед сыном, ведь хорошо понимала — если надо, значит, надо. Потому набрала в грудь воздуха и двинулась в самую гущу волшебников и волшебниц, держа руку ребенка в своей.

— Не дрожи, мам, все будет хорошо!

— Да, будет, когда-нибудь обязательно будет, когда только… — пожаловалась я неизвестно кому.

Передо мной все подобострастно расступились и зашептались.

— Какой милый мальчик… — неосторожно заметила одна тучная дама с флажком Когтеврана, немедленно схватившаяся за живот точно так же, как и Джеймс Поттер час назад.

Я дернула сына за руку.

— Ладно-ладно, больше не буду! — ноги подкосились, ведь его голос с неизвестно откуда взявшейся хрипотцой раздался не где-нибудь, а у меня в голове! Многое прояснилось, но многое только предстояло понять…

Северус Снейп приготовился бежать, а я не верила своим глазам! Он — и бежать, увиливать?!

— Директор! — завопила я, подгоняемая умоляющими глазами Габриэля. — Позвольте мне представить вам сына! Он очень хочет познакомиться с вами, правда, дорогой? — последние слова должны были добавить прозаичности в такую совсем не заурядную ситуацию.

Но всё, мной произнесенное, говорилось в широкую спину мужчины, не торопившегося оборачиваться и знакомиться. Он готовился к встрече с Габриэлем Малфоем один на один и боялся её. Его страх, страх не за себя, а за другого, передался и мне. Люди ощутили напряжение и предпочли разойтись, я же уйти не могла, к сожалению.

— Не сомневаюсь, что хочет… — протянул директор и медленно обернулся, сверкнув черными глазами над крючковатым носом.

— Добрый день! — вежливо поздоровался ребенок.

— Ну, раз вы здесь, молодой человек, то какой же он добрый? Шутите? — он немного развел руки, удивляясь.

Никаких прелюдий, никаких уловок и лживых слов, а война без объявления и предупреждения, открытая, жуткая, на всю жизнь. То была дуэль двух умов, двух сильных личностей, двух несчастных, обделенных светом людей. Леди Малфой в ней места уже не было, она отвоевала свое, ей оставалось только вздыхать, наблюдая, как мальчик и взрослый мужчина не могут расцепить своих взглядов, сведенных в борьбе самой судьбой. И я вздыхала, догадываясь, что боль и ненависть в глазах Северуса еще и признак сломанного мысленного блока. Мой сын все же оказался лучшим легилиментом, чем Темный Лорд.

В голове Гарри Поттера он узнал, что тот сегодня получит ценную информацию от некого неизвестного предателя его семьи. В голове Северуса, в которой и так приказал ему покопаться Волдеморт, он увидел, кто этот человек, тем самым убедившись, что информация ценная, ведь и человек не чужой! Что именно так и не узнал Гарри, Габриэль поймет, убивая этого самого человека…

Предателем Темной Стороны оказался переосмысливший свои ценности Рудольфус Лестрейндж. Каким-то образом, не без помощи магии и ничего не подозревающей супруги, он выведал, где Лорд хранит свои тайны, и пришел к неверному, для него неверному, решению.

Чтобы дало бы такое знание БПС, ведь они и так пытались Габриэля со света изжить? Знания, огромные знания! Выкрасть их перед смертью мага возможно, многие века этим пользовались нечистые на руку умельцы, но мой сын не позволил такому случиться, он защитил обожаемого крестного и себя, равного ему по силе.

Он незаметно покинет Хогвартс через десять минут, опередит Корнера, спешащего к Рудольфусу на выручку, негромко постучится в дверь и скажет:

— Здравствуйте, Драко у тети Беллы часы вчера забыл, на цепочке, можно забрать? Вон в том кресле, у камина, — и заглянет за плечо мужчины, разыгрывая правдоподобность.

Рудольфус не поверит, но кивнет, вежливо впуская свою смерть, и примет её достойно. Он раскаялся, а оно, раскаяние, лишь эхо приближающихся шагов расплаты. Он понял это и умер с легкой полуулыбкой на изуродованном лице.

Его последние слова:

— Простите меня, все простите … — он тоже, вот жизнь странная, оказался лучше меня. Обидно, чертовски обидно!

На следующий вечер я буду стоять перед резной дубовой дверью в спальню старшего сына, расположенной на верхнем этаже замка Слизерина, с поднятой рукой, готовая постучать, войти, поговорить, поплакать о несбывшихся мечтах, объяснить что-то ребенку о нем самом, но… Не войду, не постучу, не пожалею.

Я устала от своего сына, я не хотела его больше видеть, я никого не хотела видеть! Ноги меня не удержат, и я сползу по этой самой двери, захлебываясь в рыданиях, сотрясающих моё тело и душу, принадлежащих Малфоям и никому больше.

Габриэль подбежит ко мне с той стороны, опустится на колени, и я услышу его нежный тихий голос:

— Мама, я люблю тебя, не плачь… — но ничего не отвечу.

* * *

Вчера в Косом переулке мы с Люциусом встретили чету Поттеров и Уизли, разрешение на брак они получили, и поженились еще пять лет назад. Мы просто прошли мимо друг друга, не повернув головы. У меня на руках сидела младшая дочь — Эйприл, мой четвертый ребенок, а на руках у Джинни лизала леденец на палочке её пока единственная дочь и третий ребенок — Лили. За ними шел сильно растолстевший за эти годы Рон, вместе со своей цветущей супругой, Лавандой. Он отчитывал своего румяного и такого же рыжего, как и отец, отпрыска — пятилетнего Хьюго. Я не предъявляла ему обвинений в нападении, и мужчина воспользовался таким моим безразличием к его судьбе, забросив всякие попытки что-то изменить, но бывших соратников не выдал. Иногда, разумеется, подкидывал мужу бесполезные сведения то об одном, то о другом, но ничего важного мы от него так никогда и не узнали. Хотя я и не настаивала, пусть думает, что обхитрил, какая мне разница?

Мальчик что есть мочи орал:

— Купи-и-и!

Я ничего не почувствовала, ничего. Ни злобы, ни сожаления, ни маломальского любопытства, окинула безучастным взглядом посторонних людей, отметив, что Рон одевается так же безвкусно и дешево, как и его отец, и потянулась в карман за списком.

Габриэль, уже три дня как третьекурсник, самый способный, но и самый одинокий ученик Хогвартса, вновь составил перечень необходимых ему компонентов для дополнительных занятий по Зельеварению. Учить сына всем премудростям этой сложной науки, основанной не только лишь на знаниях, но и на интуиции, директору приказал сам Волдеморт. Полагал, видимо, что умения лишними не бывают. Я была с ним согласна, и периодически добросовестно опустошала аптеку доктора Лайнуса в поисках редких ингредиентов. Как им обоим удавалось выжить во время занятий, загадка без отгадки, сын со мной ничем не делился. Писал иногда о глупых детях, о том, что скучает, и что занятии с Лордом были намного более информативными, передавал привет сестрам, братьям, отцу, добавлял несколько высокопарных слов о семейных ценностях и ставил жирную точку. Длинные письма, полные волнующих девичьих переживаний и больше похожие на сочинения по три фута длиной, писала крестной лишь Сюзанна — спокойная, немного полная и добрая девочка. Она не блистала ни умом, ни красотой, но её обычность меня подкупала. Я любила её, но так никогда и не перестала бояться, что однажды она все же узнает тайну смерти своего отца. Этот страх грыз меня по живому и мешал спать долгие годы.

Убийство Рудольфуса для сына было первым, но не последним. На летних каникулах он заавадил старикашку в подворотне, мимо которой мы шли из Гринготса. Несчастный осмелился меня узнать и окликнуть дребезжащим голосом:

— Эй, бывшая героиня войны, наплодила зла и ходишь так, будто ни в чем не виновна? Кого обмануть хочешь, меня? — старик был оборванным, грязным, но смутно знакомым. Вспомнить его я не успела, сын молниеносно вытащил палочку и убил.

— Он тебя обидел! — ответил сын на незаданный вопрос.

— Обидел, пошли дальше… — мне ничего не оставалось, как согласиться. Габриэль, счастливый и радостный, засеменил рядом, не выпуская моей руки.

И то был второй раз, остальные я просто не считала. Зло в нем напоминало бескрайний океан, зло, которое я приняла как данность когда-то, не в силах совладать с ним и поныне.

Алексия вышла замуж за Блейза, став его третьей по счету женой. Забини уже давно не заместитель, а начальник Отдела Безопасности и Магического Правопорядка, и партия весьма удачная, но я точно знаю, что любовницей Волдеморта его новая супруга как была, так и осталась. Не мне её судить. Все эти годы Алекс была мне опорой, помогала с детьми и поддерживала моё гаснущее с каждым годом желание жить — главное мое желание в недалеком прошлом, с годами оно поблекло, растворилось, посерело. Выборов себе подобие счастья в трудной для любого живого существа борьбе, я с ужасом осознала, что все вокруг немного не мое, чужое…

Рожая Эйприл, уже копию бабки Люциуса, той самой, высадившей в саду вечные марокканские розы, я ощущала себя не матерью, а инкубатором! Девочка была лишней, на неё у меня не хватало душевных сил, и я поражалась мужу, успевающего пожурить и похвалить каждого своего ребенка. Супруг постарел и осунулся. Внешний лоск никуда не делся, глаза были такими же въедливыми и надменными, а обнимавшие меня ночами руки такими же сильными, но Люциус был уже не тот, что прежде. Чересчур много бед вынес он в своей жизни, и столько же причинил. Близился его шестидесятилетний юбилей, и морщины на лице выдавали почтенный возраст министра, с головой выдавали.

Порой по ночам еще слышался лязг железной клетки, затихающий у входа в библиотеку, ведь врагов у Лорда меньше не становилось, и на нас нападали много раз, а сколько раз пытались отравить или похитить, уже и не вспомню! Кстати, Драко — единственный в мире, владеющий такой странной родовой силой, последним был китайский маг, именно его душу я и видела однажды в подземелье вместе с Беллатрикс. Подобные личности могли и бессмертного стереть с лица Земли, потому и были методично уничтожены Волдемортом все до единого, за исключением Малфоя, разумеется.

Но все же Драко дома видели редко, он окунулся в дела, открыл собственную фабрику по производству волшебных палочек, путешествовал по миру в поисках выгодных контрактов, совмещая бизнес и работу в Министерстве, и полностью забросил воспитание сына. Скорпиус рос книжным ребенком, ненужным и заброшенным не только отцом, но и Асторией, порхающей с бала на бал, словно красивая бабочка с цветка на цветок.

В принципе, я занималась всеми детьми, не только своими. И Доминик, и Скорпиус считали леди Гермиону чуть ли не второй мамой, а еще от меня требовалось уделять внимание Сильвии, Эйдену, взбалмошной Эйприл, Сюзанне, похоронившей Грэгори зимой и горюющей до сих пор. Не знаю, отчего он умер, может, от тоски? Мне кажется, я вот-вот его пойму. Пятнадцать лет назад Гермиона Малфой окунулась в водоворот семейной жизни супруги Пожирателя, да так там себя и потеряла…

Я потянулась за письмом из Хогвартса, а, точнее, разрешением, которое требовало моей подписи и подписи Люциуса. Северус мелким, будто злым почерком, вывел имя Эйдена Малфоя в графе «Ловец команды по квиддичу». Покалеченная рука не стала мальчику преградой. Малфои всегда идут к намеченной цели, идут по головам, дальновидно обходят стороной препятствия и никогда не останавливаются!

В графе «факультет», само собой, значился Слизерин. Если мне шляпа предоставила выбор, и я его сделала, о чем жалею, то сына она чуть ли не выплюнула в сторону зеленого знамени, не прошло и секунды! Сын радовался вместе со мной. И я не лукавила, Слизерин мне по душе, как и всем моим детям. Честно, определи шляпа Эйдена в Гриффиндор или Когтевран, я бы в обморок упала! И не от боязни гонений со стороны приверженцев Лорда, вся страна была уже приверженцами, годы свое дело сделали. Мне просто очень хотелось, чтобы дети научились ценить не себя в этой жизни, а жизнь в себе, не заразились пафосом и стадностью мышления, и факультет змеи — самое то. Я это поняла уже очень давно.

Про Габриэля молчу, он на стул и усесться толком не успел, сами понимаете.

К слову, на Кинг-Кросс, перед первой поездкой сына в Хогвартс-экспрессе, его провожала не только вся родня и Белла, возлюбившая Габриэля за убийство опостылевшего ей мужа нежно и трепетно, но и Темный Лорд. Шума было, гама, журналистов, вспышек фотокамер! Закладывало уши и рябило в глазах от такой суеты, но крестник был благодарен крестному, и я, поправив ему воротник, в двадцатый раз поинтересовавшись, взял ли он сэндвичи, отправила своего старшего отпрыска в свободное плавание. Правда, напоследок постыдно понадеялась, что он не прочел мои мысли, а то сразу бы понял, что мне все равно, взял ли он сэндвичи, не простудит ли горло…

У меня все получилось, я стала своей в этом мире, нашла друзей, единомышленников, семью, но спустя годы во мне все чаще раздавался тревожный стук, похожий на отчаянный и напрасный стук плененных душ зазеркалья библиотеки. Не было сомнений, то запертая Грейнджер колотила кулачками в сердце леди Малфой, кричала что-то о наказании, преступном безразличии, несовершенной помощи и незаслуженном счастье.

Я была с ней в целом не согласна, но частенько просыпалась посреди ночи, гладила волосы мужа и завидовала его спокойствию, завидовала его уверенности, его фамилии, с которой рождаются уже хозяевами этой жизни, вспоминала пустой взгляд умирающего Чарли и… нехотя вставала кормить Эйприл, плачущую в соседней комнате и требующую материнского молока.

Пятнадцать лет — это мало, скажете вы. И я за вас порадуюсь, ведь если вы так говорите, значит, не переживали и малой толики того, что пережила я! Не знаете, каково это — пить вино и не чувствовать ни вкуса напитка, ни желанного тепла, ведь во всех винах в твоем доме присутствует противоядие! Не знаете, как сложно засыпать, вслушиваясь в шелест листвы и пытаться различить в нем чьи-то крадущиеся шаги! Не знаете, как пугает собственное равнодушие, когда ты ударяешь молоточком по трибуне Визенгамота и отправляешь очередного мага на смерть или в Азкабан, не нарушив при этом ни одного закона! Да что вы знаете, ничего вы не знаете.

В прошлую осень мне пришлось инсценировать свою гибель: один особо сильный ирландский клан шаманов пригрозил мне смертью ценой собственной жизни. Угроза была нешуточная, и после третьего нападения муж объявил меня умершей, а я переселилась к Волдеморту, облюбовав себе спальню через одну от него. До того я не знала, что Том Риддл может радоваться, однако он радовался, скрывая столь постыдную эмоцию от своей гостьи. Но, неспособный читать мои мысли, и свои от меня он прятал из рук вон плохо. Мы долго бродили по тайным комнатам и запутанным лабиринтам замка и лицезрели пыльные артефакты, каждый из которых мог полмира уничтожить. Я даже подержала в руках увитый живым плющом посох чародея Вальфара, подчиняющей себе все стихии планеты. Но все было каким-то само собой разумеющимся, не вызывающим огня в груди, не бередящим ум, неинтересным…

— Скучно? — спросил меня Риддл, стоя у разбитого окна, сквозь дыру в котором нас обдувал холодный ветер, сладкий от запаха гниющих листьев и трав. Я смотрела вдаль, за горизонт, кое-где скрытый покатыми холмами, окрашенными осенью в сочный оранжевый цвет, и хотела улететь отсюда так далеко, как только можно. Хотела узнать, наконец, ну где же прячется моя свобода?

— Скучно.

— Я знаю… — он уставился на нахохлившегося воробья, присевшего отдохнуть на щербатый серый подоконник, и поёжился.

Темный Лорд достиг многого и хотел достичь еще больше, но по пути потерял интерес, забыл, что чуточку, но все же жив, и взял перерыв. Магическая Британия во время его правления, уже после всех восстаний и открытых сражений, расцвела. Он искоренил воровство и преступность, незаконное применение магии, хаос в финансовой системе, бюрократизм в Министерстве, хотя тут без Люциуса не обошлось, и снизил Временный Налог. Его законники во главе со мной карали за малейшую провинность, тем самым надежно усмирив баламутящих общественное спокойствие призывами к сопротивлению. Северус отпускал стране на борьбу около двух десятков лет, но уставшие люди сдались раньше. Только вот Корнер и не думал сдаваться, да и не сдастся, я уверена, но про него я Габриэлю все уши прожужжала, и он будет готов, встретив лютого врага, а если не встретит, то сам найдет.

Под ногами хрустел свежевыпавший снег, а в воздухе кружили одинокие снежинки, не успевшие выпасть снегопадом вместе со своими сородичами утром. Я стянула кожаную перчатку и ловила их на ладонь, чуть не гоняясь за каждой. Поведение, недостойное матери семейства, знаю, и два черных глаза в окне, принадлежавших директору Хогвартса наверняка были аналогичного мнения.

Очередная выходка Габриэля, очередное полное яда письмо Северуса Снейпа, и вот я вновь подымаюсь по ступеням школы, приготовившись сулить щедрые отступные родителям пострадавшего. Отделаться одной только фамилией в некоторых случаях было просто невозможно. Как она может помочь, если сын лишил зрения однокурсника и наотрез отказывается его излечить, хоть и может? Или взорвал все котлы? Нет, не только те, в которых зелья кипели, а вообще все, не забыв о запасных и просто пустующих! Пока Драко доставлял новые и извинялся, сын успел отдохнуть от ненавистного предмета, а в ответ на дикий рев Северуса, от которого глохли даже призраки, лишь улыбался.

У кабинета директора возле самой горгульи меня ждал Габриэль, мне он не улыбался, не любил расстраивать, но и прекратить не мог.

— Мама, он первый начал!

— Кто? — обреченно поинтересовалась я, вспоминая, не забыла ли чековую книжку на серванте.

— Тед! Он шестикурсник, а ума нет, разве я виноват?!

— Люпин?

— Люпин… — кто бы сомневался. Они невзлюбили друг друга сразу, как только узнали, что существуют на белом свете, равно как и дети Поттера, Флер, Рона. Иначе быть не может, иначе это уже не реальность, а сказка.

— Где он?

— У мадам Помфри… — ребенок опустил голову, но раскаяния в голосе не было, хоть обыщись.

— Что с ним?

— Сектусемпра, но я только руки! Он кривлялся и папу показывал… — я потрепала сына по волосам, приобретающим все более насыщенный серебряный оттенок с каждым прошедшим годом. Я не знала, что ему сказать, но почувствовала, как сильно он хочет, чтобы я до него дотронулась.

— Поощряешь?! Сейчас он ему руки чуть не отрезал, а завтра голову? — шагах в десяти от нас стояла Андромеда, растрепанная, с красными от слез глазами, злая и решительная. — Голова стоит ваших кровавых денег, как полагаешь? Стоит?! — женщина кричала.

— Андромеда, руки вылечат! А голову твоему внуку никто не сносил, хотя и не помешало бы! Он что, совсем полоумный, с моим сыном связываться?! Они знакомы не первый год, и ты сама понимаешь, кто виноват в случившемся! — я кричала в ответ, по инерции встав на защиту своего ребенка, как любая другая мать.

Не позволив себе и дальше притворяться лишенным слуха, а я уверена, он пытался заткнуть уши, на вопли вышел раздраженный директор.

— Знаешь, что самое страшное… — понизив голос, хрипела взбешенная Андромеда.

— Ну что? — ответила я, лишь бы ответить, ведь уже шагнула вместе с сыном к Северусу и попыталась начать объяснения, отчего же тут такой гвалт.

— Ты права! Так мой внук хоть выживет! — моё тело замерло, а душа почуяла опасность, смертельную опасность.

Я лишь краем глаза заметила, что зеленый луч вот-вот пронзит спину моего Габриэля и избавит и мир, и его самого от мучений, но могла ли я допустить гибель собственного ребенка, рожденного в муках, а воспитанного в сомнениях и вопросах? Нет, конечно. Судьба дала мне шанс на свободу, искупление и вечный покой. Я кинулась вперед и закрыла собой сына. Последнее, что помню: нечеловеческий, полный боли вой Габриэля, звук падающего неподалеку тела и удивленные глаза моего когда-то любимого профессора…

Свет померк, меня окутал холод, и я умерла. Никаких фанфар и небесных колокольчиков, ничего необычного и возвышенного — просто смерть, ведь в ней нет ничего странного, она банальна и неизбежна.

— Сильвия, не стягивай кофту, я тебя прошу, ну не стягивай! Ты замерзнешь в одном пальто… — умоляла она мою непослушную кареглазую дочку.

— Маме она не нравилась! — и обе замолкли.

Я не ушла сразу, да и можно ли сказать, что я уйду? Вон сколько моей крови ходит по земле, сколько моих мыслей вложено в эти юные головки, сколько воспоминаний я оставила Люциусу, Драко, Астории, Доминику, Алекс, Сюзанне!

Мой дух витал рядом с ними, а тело моё только готовились захоронить, и кто-то даровал мне возможность побыть еще немного с теми, кто мне дорог. И я ощущала, что мне нужно здесь быть, удостовериться, что все будет хорошо.

Внизу, в библиотеке, собрался весь ближний круг Лорда, и в гробовой тиши муж провозгласил тост за упокой своей жены. Я слышала мысли Пожирателей, среди них не было злорадствующих или равнодушных, все понимали, что я защищала родную кровь, и восхищались мной. Эйвери дрожащей рукой промокал глаза, Руквуд переминался с ноги на ногу и бормотал слова утешения министру, Белла вообще не понимала, что происходит, и озиралась, словно меня не досчитывалась. Она вернулась в Англию только к утру, и черный от горя Габриэль повторил ей новость о моей кончине раз десять, прежде чем она дергано кивнула и отвернулась от него, чтобы мальчишка не увидел, как сморщилось её лицо. Ей было жаль меня, она, уже давно пожилая ведьма, просто не ожидала, что переживет Гермиону.

Вскоре все переместились к склепу. Люди все прибывали и прибывали, их мысли смешивались в моей голове и превращались в зыбучие пески, затягивающие моё сознание в свои пагубные глубины. Но мне не нужны были все, мне нужны были лишь некоторые.

Вокруг все было белым, ледяным, чистым и радующим взгляд. Вот только темный гроб из красного дерева, да люди в черных одеждах разрушали такую идиллию морозного дня.

Я засмотрелась на свои белые холодные пальцы, на них ярко блестели два дорогих мне кольца — рунное и обручальное. Драко не позволил отцу снять печать Лилит и, пусть так необычно, но все же выполнил посмертное желание матери, исправив свою давнишнюю ошибку.

— Но, сын, после нас будут поколения, оно ценное…

— Нет. И мама, и Гермиона со мной бы согласились, не спорь! — и он прав.

Доминик рыдал в голос, ни мать, ни сестра не могли его успокоить, и я подошла к ребенку. Его замотали школьным зеленым шарфом, чем немного заглушили всхлипывания, но горе его было неподдельным и бескрайним.

«Тетя Герми, тетя Герми…» — больше он не мог ни о чем мыслить.

Мысли Астории я уже слышала, она с самого утра пересчитывала детей в уме, прощалась со светской жизнью и настраивалась на семейную. Она взяла себя в руки и сразу же заняла освобожденное мной место. Может, и вправду, оно её по праву, а я его слишком долго занимала? Ты уж постарайся, милая, ты сможешь, обязательно сможешь…

Люциуса поддерживал Драко, оба были не бледными, как обычно, а просто серыми.

«Она ради сына, ради сына…» — убеждал себя муж и сам себе не верил. Его подкосила моя смерть, и я не уверена, что он оправится. Маги живут долго, конечно, но только если хотят.

Эйден прижимал к себе замерзшую Сильвию и тихо плакал, его мысли мне не понравились, он во всем винил брата, и в его душе в ту самую минуту зарождалась злоба. И уже не только черная лоснящаяся на солнце перчатка была самым темным пятном в его личности, теперь нет.

Габриэль стоял особняком, но зато ближе всех к покойной матери. Его лицо напоминало выжженную пустыню: ни морщинки, ни складочки, ни единой эмоции, ни одной слезинки…

«Они поплатятся, они все поплатятся!» — огонь был не внешним, огонь сжигал его изнутри, превращая в пепел те немногие чувства, что когда-нибудь могли вытянуть его душу к свету. Он не оставил себе шанса, сам.

Алексия не шевелилась, держала под руку подавленного мужа и не отрывала от моего окаменевшего лица пристального взгляда синих родных глаз.

«Как ты посмела?! Ты всех бросила, ты меня бросила? Как ты могла…» — была бы я живой, то задохнулась бы от её горечи и возмущения.

В гуще народа, между Амандой Руквуд и каким-то сослуживцем Драко, в пальто из плотного твида и вязаной шапке стоял Том Марволо Риддл. Если бы у меня была возможность плакать или смеяться, я бы так и сделала. Он не знал, что я его вижу, ведь знай, ни за что не явился бы! Я подошла к нему, пройдя сквозь Макнейра, отчего тот чихнул, и прислушалась, а услышав, отшатнулась.

Он любил Габриэля! Мой сын никогда не сможет любить сильнее, чем это зло во плоти, и вперемешку с пустотой его изможденной души там жила жгучая благодарность и сожаление.

«Я был не прав, выбора между скукой и страданием не существует…» — ну, может, в этом ты и ошибся, но в том, что твой мир мне чужой, ты прав. Так что береги Габриэля и даже не думай погибать! Риддл резко обернулся, словно услышал меня, но увидеть так и не смог, к сожалению.

Если посмотреть Лорду в лицо и убедиться, что мир не безнадежен, я была даже рада, то вот Гарри и Рон не вызывали во мне таких чувств. Снова оборотное зелье! Но меня уже не провести, я вижу, кто есть кто, и слышу мысли мужчин. Рон не понимает, почему товарищ решил прийти и что-то там сказать, он не верит в успех. А еще и мороз стоит жуткий, и домой ему хочется, и Хьюго болеет…

Гарри засунул руки в карман джинсов, чтобы не выдать себя, начав поправлять дужку несуществующих очков, и оглядывал всех присутствующих грустными зелеными глазами. Он не мог поверить, что перед ним моя семья, мои друзья и вся моя жизнь! Не мог! Он внимательно рассмотрел сцепившего зубы и кулаки Драко, готового вторить Доминику и еле сдерживающего такой свой порыв, залюбовался неяркой, а оттого завораживающей красотой Сильвии, заскрежетал зубами от злости, остановив взгляд на сгорбившемся лорде Люциусе Малфое, и чуть было не упал, заметив в толпе Риддла, и не подозревающего, что Поттер мог осмелиться прийти в Малфой-мэнор. Ну что же, все это уже не мои проблемы, не моя жизнь, разберутся как-нибудь.

Но безразличие меня покинуло, как только я услышала его.

«Ну где же ты, Габриэль, где же ты…» — сын понял, что к нему обращаются, и обернулся, выискивая собеседника в толпе, но еще до того, как он его обнаружил, Рона кто-то толкнул. Тот грубо ответил на вежливое извинение, и Поттер поспешил удалиться, а жаль, я бы хотела услышать, что он так сильно хотел высказать моему сыну.

На последок Гарри успел прошептать:

— Прощай…

Прощай? Ты попрощался со мной пятнадцать лет назад, сделав свой выбор не в мою пользу, и я не обижаюсь, просто не смей меня жалеть, Поттер. Я знала тебя недолгих шесть лет и на протяжении этого времени все равно страдала вместе с тобой, боролась вместе с тобой, любила вместе с тобой. Чем ты мне отплатил тем страшным летом, ты подумал? Если на то пошло, и Грэгори, и Драко, да даже Блейз — они роднее и ближе мне, чем ты. Кстати, я чувствую сейчас тоску Забини, он будет сильно скучать по мне, а ты, Гарри, скучал?! Нет, я сама знаю ответ, и тебе повезло, что при жизни я не задала этот вопрос. Мой старший сын — наша общая вина. Расплачивайся теперь сам!

Так что его прощание меня не заинтересовало и не тронуло, я вслушивалась в слова, произносимые Габриэлем. Слова были древние и темные, и я мучительно вспоминала, где могла их слышать или читать?

Сын хотел украсть мои воспоминания, мою память, оставив себе хоть частичку любимой мамы! Глупый, я уже давно приготовила объемную колбочку, её тебе вручат после оглашения завещания, что я, зря тут все рассказывала? Нет, ты не все узнаешь, конечно, но тебе хватит, чтобы понять и простить. И Эйдену покажешь, и повзрослевшим дочерям, и своим детям, если тем будет еще интересно, так что не трать силы, милый, они тебе понадобятся. В моих воспоминаниях тебе предстоит прожить всю жизнь своей матери, найти себе новых врагов, понять моих старых друзей, и ты сможешь! Малфои сильные, очень сильные…

На руках у Беллы угукнула Эйприл, ребенка женщине вручили впопыхах, пока готовили цветы и дописывали прощальную речь, а забрать так и не забрали. Курносая, живая, сероглазая, она перебирала хрустальные подвески на массивных серьгах женщины и не понимала, что теперь сможет говорить с матерью лишь на портрете. Ей будет труднее всех, но время не вернуть, а если бы я и смогла его вернуть, по-другому все равно не поступила бы. Малышка уткнулась в плечо Лестрейндж и решила заплакать, успокаивая дитя, та крепко сжала её маленькую ладошку.

Держи её, Белла, держи крепко и не отпускай, не смей отпускать!

Искусная рука скульптора вырезала из белого мрамора с черными прожилками мою фигуру в полный рост, её положили на крышку саркофага, и мне на миг показалось, что я живая и вот-вот проснусь. Мастер сверялся со свадебной фотографией, потому вышла я неприлично юной, одетой в то «счастливое» платье с сапфирами, и смотреть на такую молодость и невинность не мог не только Люциус, но и я сама. Вот и пришло осознание, что больше не существую, нет меня…

Я понимаю, что не заслужила света по ту сторону, что все эти годы тонула в крови, и мне наверняка предстоит застрять на одном круге с Нарциссой, да и то, если повезет. О многом я сожалею, во многом раскаиваюсь, но просить прощения не буду. Не дождетесь!

Мой облик почти растаял, что-то плохое и темное затягивало меня к себе, но я из последних сил подплыла к мужу и нежно прошептала:

— До свидания, мой самый родной чужой человек…

* * *

— Сегодня, 6 января 2014 года, на 35 году жизни, в самом расцвете жизненных сил, коварной рукой предателя интересов Британии и Великого Темного Лорда, была убита леди Гермиона Малфой — почетный глава Визенгамота и достойный представитель своей семьи, фамилия которой на все века останется символом истинной преданности! Принести свои соболезнования родным и близким почившей можно будет завтра, 7 января в 11.00 на родовом погосте Малфой-мэнора. Редакция, в свою очередь, скорбит вместе со всем народом и сообщает, что леди Малфой посмертно удостоена ордена Мерлина I степени. Да пребудет с нами Темный Лорд! — Артур закончил читать и отшвырнул газету, чуть не свалившись со скамьи.

— Дорогой, не нервничай! Андромеду это уже не вернет, проклятый мальчишка…

— Молли, когда же это закончится, когда?!

Гарри, рассматривающий причудливые узоры на стекле, прислонился лбом к холодному стеклу, остужая свой разум, и пытаясь загнать воспоминания о далеком детстве в еще более далекий угол. Но смешная умная девочка не желала прятаться. Она была везде: и в уютной гостиной Грифиндора, и в Выручай-комнате, и за партой рядом с ним и Роном, и в библиотеке, помогая ему с домашним заданием, и в его душе, полной жгучей ненависти к Гермионе Малфой и её сыну, но не способной избавиться от любви к Гермионе Грейнджер, его лучшему другу…

— Когда похороны?

Артур сощурился и сверился с газетой.

— Завтра в одиннадцать, а что? Ты же не собираешься рисковать, там же будет этот, как его… Габриэль! Не глупи, мальчик мой!

— Я должен попрощаться, — он уже все решил и не позволит себе указывать.

— С ней?! — Рон подавился какао и закашлялся.

— И поздороваться! — Гарри вновь повернулся к окну, он увидел как по снегу смешно и неуклюже шагает Лили, проваливаясь в сугробы. Джинни ругала дочь за намоченный комбинезон с медвежонком на груди, в котором дочка и сама выглядела как самый настоящий мишка. Отцовское сердце таяло и, несмотря на холод в доме и за его стенами, именно любовь подсказала ему верный ответ, путь и не такой, как все они когда-то хотели…

— И что ты ему скажешь? — его друг бегал по комнате и размахивал руками. — Ему нельзя ничего сказать, он — зло, Гарри, настоящее зло! По сравнению с ним Волдеморт просто душка!

— Ну, он еще этого не знает… — задумчиво протянул его собеседник, прислушивающийся к скрипу входной двери. Жена уговорила малышку вернуться домой, пообещав ей за то целую гору сладких пирожков с клубникой.

— Ну и? — скептически поинтересовался мистер Уизли. — Так что сказать собираешься?

— Признаюсь, что мы проиграли.

— Ты с ума сошел?! — Рон упал в кресло и взъерошил свою шевелюру.

— Нет, не сошел, мы сдадим ему Майкла.

— Нет, Гарри, только не это! Я столько лет их всех за нос вожу, а тут — сдать? Ты болен, приятель, точно болен!

— Серьезно? — мужчина покачал головой и невесело усмехнулся. — Гермиона просто тебя пожалела, придурка неконтролируемого! С чего ты вообще на неё напал средь бела дня?!

— Ну, я…

— Не отвечай, так умным кажешься.

— Гарри! — миссис Уизли возмутилась.

— Мы проиграли, Молли, как только он появился на свет! Не смотрите вы на меня так! Возможно, мы сами виноваты, не прими мы того решения Чарли… — миссис Уизли вышла, а Гарри пожалел о сказанном. Он не хотел бередить не зажившие раны женщины, не хотел.

— Значит, всё, конец?

— Да, Артур, конец, он сильнее, намного сильнее…