| markiza21 |
Дата: Четверг, 22.07.2010, 07:14 | Сообщение # 2 |
|
The Red Queen of England
Ранг: Демон
Сообщений: 480
|
...Зачем я прихожу сюда? Что заставляет меня снова и снова возвращаться на это место? Что я хочу увидеть, вглядываясь в неясные силуэты, отражающиеся на полированной поверхности черного мрамора?...
Рука сама собой тянется к холодному камню, и я обвожу пальцем золотые буквы…
Колин Криви
Фред Уизли
Нимфадора Люпин-Тонкс
Ремус Люпин
Я так и не привыкла называть его Ремусом, как Гарри. Всегда хочется прибавить «профессор».
Палец скользит по змеящемуся золоту буквы S. Зато Гарри теперь никогда не забывает добавлять это слово, когда говорит о Снейпе. О профессоре Снейпе. А я, наоборот, с некоторых пор стала называть его Северус. Не вслух, конечно, — этого я не сделаю никогда. Но можно, стоя у окна и вглядываясь в осеннюю темноту, выдохнуть его имя – и оно осядет на холодное стекло маленьким белесым облачком. Почти материализуется. Почти создаст между нами некое подобие связи. Иногда мне кажется, что из-за оконного мрака вот-вот выступит фигура в черной мантии и я услышу низкий голос: «Мисс Грейнджер?»
Юный победитель Волдеморта приложил массу усилий к тому, чтобы его самый нелюбимый учитель получил после смерти все, чего никогда не имел при жизни: славу, признание, уважение. Гарри искренне верит в то, что это было необходимо сделать. Наверное, он прав. Наверное, он руководствовался самыми лучшими побуждениями, когда объяснял мотивы действий профессора, когда настаивал на его посмертном награждении орденом Мерлина первой степени, когда принимал участие в организации его музея…
Я чувствую, как меня передергивает. Не от холода – хотя тут, на кладбище, всегда холодно, – а от отвращения. До сих пор не могу забыть тот ужасный день. Конечно, были в моей жизни дни и поужаснее, но церемония открытия этого музея до сих пор вспоминается мне как нечто унизительное и постыдное. Гарри искренне считал, что я разделю его радость, а я стояла среди приглашенных министерских чиновников и с огромным трудом сдерживала ярость. Полный напыщенного лицемерия балаган для праздных зевак – вот во что, на мой взгляд, превратили старый дом Снейпа в Паучьем тупике. Я уверена: сам профессор никогда не захотел бы, чтобы хоть какая-то часть его частной жизни стала доступна для обозрения посторонним людям. А теперь те, кто никогда не доверял ему, могут с постными лицами глазеть на развешанные по стенам дипломы и патенты на зелья и качать головами, сожалея о «невосполнимой утрате».
Когда все это безобразие закончилось, я все же отозвала Гарри в сторонку и возмущенно зашипела:
- Знаешь... Возможно, Снейп был не очень приятным человеком, и он наверняка совершил в своей жизни много зла…
- Гермиона, что с тобой? — Поттер изумленно смотрел на меня. – Ты же всегда защищала его! И ты знаешь, он сделал…
- ...но что бы он ни сделал при жизни, – не давая себя перебить, продолжала я, — после смерти он не заслужил такого издевательства!
Кажется, тогда Гарри так и не понял, что я имела в виду. Решил, что у меня от волнения «съехала крыша». А я, глядя на эти лишенные души, не согретые ничьим присутствием, мертвые, как и их хозяин, стены, вспоминала тот единственный раз, когда попала в комнаты Северуса в Хогвартсе. И то удивление, которое испытала, увидев их.
Покойный директор Дамблдор дал мне тогда поручение – отнести Снейпу какую-то записку.
- Надеюсь, Северус не подведет и сделает все, что нужно, - пробормотал Дамблдор, протягивая мне листок, и добавил, обращаясь ко мне: – Мисс Грейнджер, если профессору Снейпу понадобится помощь, не откажите в любезности выполнить его просьбы.
Как я сейчас понимаю, это значило: «Все его приказы санкционированы мной». Но тогда мне бы и в голову не пришло ослушаться. Хотя я была уже взрослой девушкой, шестикурсницей, профессор зельеварения по-прежнему вызывал у меня своего рода благоговейный ужас – как воплощение не подвластной нашему пониманию, разрушительной и в то же время притягательной мощи.
Он открыл не сразу и явно был удивлен, увидев на пороге меня. Пока Снейп читал записку, я украдкой смотрела на него. Профессор был в той же мантии, что и на уроках, и вроде бы выглядел так же, как несколькими часами раньше, и в то же время - совершенно иначе. Словно бы он позволил себе ненадолго расслабиться, отпустив вечно сжатую пружину. Плечи слегка опущены, глаза чуть прикрыты и не пронизывают насквозь колючим взглядом, а складки у губ стали глубже и выражают не столько презрение, сколько печаль и усталость. В воздухе витал слабый запах виски. Профессор не был пьян, но именно алкоголь, безусловно, был причиной того, что произошедшие в его внешности перемены стали мне видны.
Потом я часто пыталась представить, о чем он мог думать, сидя вечером у себя в подземелье в компании бутылки виски? Об ушедшей навсегда любви? О скорой – наверняка он понимал это уже тогда – смерти? О нерадивых учениках, не прилагавших достаточно старания к изучению защитных заклинаний, одно из которых могло бы спасти их жизнь в грядущей схватке? Или о каком-нибудь новом зелье для одного из своих патронов? Сейчас уже невозможно узнать этого…
- Вам придется остаться и помочь мне, — недовольно уронил он, закончив читать послание Дамблдора. – За такое время одному мне не справиться.
Он не терпящим возражения тоном пригласил меня следовать за ним в лабораторию, и я даже не могла определиться, что испытываю в большей степени: возмущение от того, что моим временем распорядились, даже не поинтересовавшись моим согласием, или любопытство – ведь я единственная из моих знакомых гриффиндорцев проникла на “личную территорию” Снейпа.
Не знаю, что я ожидала там увидеть. Естественно, никто, кроме самых доверчивых первоклашек, не верил всерьез в россказни о том, что профессор спит в гробу и превращается в летучую мышь. Но мне казалось, что его жилище непременно должно выглядеть зловеще, угнетающе, мрачно. Однако, проходя через гостиную и кабинет, я с удивлением обнаруживала, что в них нет совершенно ничего необычного. Видимо, все жуткие заспиртованные экспонаты в банках и кошмарные картинки предназначались для устрашения студентов в классе. Здесь же были заурядные, не особенно уютные комнаты с добротной мебелью и огромным количеством книг и пергаментов. Комнаты, подходящие своему хозяину, как старые джинсы: не слишком красивые, но в высшей степени удобные и практичные. Хорошо помню то пронзившее меня и совершенно нереальное ощущение обыденности, благодаря которому я вдруг почувствовала, что профессор – такой же человек, как и все остальные. Что ему присущи простые человеческие слабости, что у него есть простые привычки, никак не связанные с зельями, деятельностью Ордена или запугиванием студентов. Конечно, я понимала это и раньше, но вид переброшенного через спинку кресла пледа переводил это понимание на какой-то другой уровень. «А в спальне под кроватью у него стоят тапочки», - вдруг подумала я и чуть не захихикала.
Правда, потом мне стало не до смеха. Естественно, Дамблдор предупредил меня не зря. Мне действительно пришлось помогать профессору с варкой зелья.
— Задания нашего директора всегда очень важные и чрезвычайно срочные, — сквозь зубы процедил Снейп, вручая мне ступку и пестик.
Ни к чему более сложному он меня сперва не допустил, но счел возможным доверить мне толочь панцири улиток и жесткую пальмовую кору. Все ингредиенты необходимо было измельчать непосредственно перед тем, как класть в котел, так что вторая пара рук пришлась очень кстати.
Едва основа в котле закипела, профессор накапал себе в стакан с водой какого-то резко пахнущего снадобья и, чуть поморщившись, выпил его. Тогда мне пришло в голову, что это зелье должно было защитить его от негативных воздействий испарений от котла, и я даже возмутилась, что он не дал его и мне. Какая нелепая мысль! Он никогда не подверг бы опасности студента… Кроме того, теперь я точно знаю, что он пил: острый запах протрезвляющего зелья не спутаешь ни с чем, и когда Рон впервые принимал его при мне, я словно бы на секунду перенеслась на три года назад, в то подземелье. Техника безопасности – то, чему профессор, порой безуспешно, всегда учил нас на занятиях.
Я старательно толкла пальмовую кору, потом следила за стабильностью температуры котла: «Термометрическое заклинание каждые три минуты – не вздумайте проворонить!» И наблюдала за его руками. Он никогда ничего не варил на уроках, только рассказывал, демонстрировал уже готовые образцы и следил за студентами. А теперь я видела его за работой. Завораживающее зрелище… Могу себе представить, как его раздражали наши кривые руки и тупые ножи, — вероятно, как виртуозного пианиста раздражает бренчание по клавишам расстроенного инструмента.
Наверное, именно тогда и родилось мое восхищение им. А может быть, это чувство возникло еще раньше, ведь мне всегда были неприятны постоянные нападки Гарри и Рона на «слизеринского ублюдка». Возможно, я просто наконец-то доросла до того, чтобы осознать, что Снейп интересен мне не только как учитель, читающий свой предмет. В тот момент я не анализировала – просто наслаждалась моментом причастности к волшебству, участием в настоящем деле вместе с настоящим Мастером. Казалось, вокруг лабораторного стола возник некий купол, кокон из нитей общего дела, скрепленных молчанием, и мы с профессором неожиданно оказались связанными этими нитями. И меня словно одним ударом вытолкнуло наружу из этого кокона, когда профессор повернулся ко мне, опираясь рукой на стол, и сказал:
- Всё, свободны. Дальше мне будет помогать директор.
Вероятно, на моем лице слишком явно отразились разочарование и обида. А может быть, Северус тоже услышал треск разрывающихся невидимых нитей, потому что он с присущим ему недовольным выражением лица все же пояснил:
- Я не обязан ничего вам объяснять, мисс Грейнджер, но если не сделаю этого, то вы, вероятно, умрете от любопытства. – Мне показалось, или где-то в уголке его губ дрогнула улыбка? – Дальше зелье нужно будет нагревать, и малейшая ошибка может сделать состав нестабильным. Я бы хотел, чтобы рядом со мной в этот момент был не студент.
Я кивнула, понимая, что получила самую исчерпывающую информацию, на какую только могла рассчитывать. Выходя из кабинета я слышала, как Снейп бросает в камин летучий порох и произносит: «Кабинет директора». И потом полночи не могла уснуть, опасаясь услышать отголосок взрыва в подземелье. К утру ночные страхи рассеялись: во время завтрака оба профессора, как всегда, сидели за столом в Большом зале. Наверняка Северус варил это зелье не в первый раз, и присутствие директора было лишь стандартной мерой техники безопасности. Но почему-то меня ещё долго не покидало ощущение того, что мой учитель зелий все время ходит по краю пропасти.
Потом был конец учебного года, ужасные события на Астрономической башне, страх, боль, и еще больше боли и страха, и скитания по холодным лесам в поисках неизвестно чего, и отчаяние – и снова надежда на победу. Но среди всех этих опасностей и переживаний я время от времени вспоминала тот вечер в подземельях и каждый раз испытывала жгучее разочарование от того, что так ошиблась в своем учителе. От того, что восхищалась убийцей и предателем. Мне казался унизительным тот факт, что голос глупого сердца заглушил доводы рассудка, которым я всегда так гордилась.
Когда я увидела его в последний раз… Не знаю, что я испытывала в большей степени – радость при виде поверженного врага или отвращение и страх от того, что смерть его была так ужасна. Я не могла смотреть на кровь и рваные раны на шее и невольно отводила глаза. И когда мой взгляд уперся в конвульсивно скребущие по полу ноги, меня снова пронзило ощущение нереальной обыденности. Точно такое же, как и в тот раз, когда я впервые увидела его комнату. Обычные ноги в обычных, слегка стоптанных и не очень чистых черных кожаных ботинках с тонкими шнурками. Обычный человек, который совершал необычные, непонятные мне поступки. И теперь его жизнь закончилась – а я так и не узнаю, чем он руководствовался в своих действиях... ...Зачем я прихожу сюда? Рон никогда не спрашивает меня об этом. Он понимает без слов, и это одна из многих причин, по которым я люблю своего мужа. Люблю той любовью, которая зарождается в страстных вздохах и нетерпеливых прикосновениях и продолжается в общих детях и горячем обеде каждый день. Которую, наверное, и нужно считать истинной.
Но есть и другая любовь, основывающаяся на сожалении о том, чего так и не произошло. О том, что могло бы стать общей обыденностью, согревающей холодное сердце и заживляющей обожженные у котла пальцы, но стало лишь привычкой прикасаться рукой к полированному мрамору - и чувствовать тепло, идущее от холодного камня. Тепло, способное на какой-то миг вдохнуть жизнь в туманные образы, таящиеся в глубине моей памяти.
Все женщины живут по принципу "ЛЮБИТЬ НЕЛЬЗЯ ИСПОЛЬЗОВАТЬ", но где поставит запятую каждая решает сама. © |
|
| |
